— Э… И вы тоже меня извините, товарищ Сталин, — удивившись от неожиданности, бормочу я. — Виноват. Кричал, не сдержался…

— Ничего, товарищ Саша, понимаю, я тоже не без греха, — усмехается Сталин и протягивает мне руку. Пожимаю её на автомате и с облегчением улыбаясь думаю, что врага в Сталине я, надеюсь, не заимел.

Нас прерывает жалобное лошадиное ржание. Повернувшись, видим, как лежащая лошадь безуспешно дёргаясь пытается встать. От Архипки раздаются сдавленные всхлипы. Он опускается рядом с мордой лошади, обнимая её. Потом резко встаёт, снимает со своей спины винтовку, передёргивает затвор, прицеливается. Лежащая лошадь смотрит большими печальными чёрными глазами. Выстрел. Архипка отворачивается, вытирая рукавом лицо, и плечи его сотрясаются. Все молчат. Сталин курит. Ворошилов убирает маузер, который так и держал в руке всё время, в деревянную кобуру. Я беру пустой пулемётный диск с сиденья брички и начинаю вставлять в него патроны.

Архипка ещё раз вытирает лицо, подходит к мёртвой лошади и начинает снимать с неё упряжь. Закончив это действие, он взбирается на козлы, Сталин и я занимаем места в бричке, и мы трогаемся по направлению к замолчавшей артиллерийской батареи, от которой в нашу сторону уже мчится одинокий всадник. Ворошилов пятками бьёт своего коня в бока и устремляется навстречу.

Коротко поговорив о чём-то, Ворошилов и гонец с батареи опять разъехались. Всадник поскакал обратно на батарею, а Ворошилов вернулся к нам и поехал рядом медленным шагом.

— Сказал им, кто к ним едет, и кого они чуть не угробили, — хмуро сказал Ворошилов. — Приедем, задам им жару! — прорвалось у него сдерживаемое раздражение. — А командира в ревтрибунал! Наверняка какой-нибудь офицерик. Вот и пусть трибунал разберётся, как он в своих палил. Расстрелять такого к чёртовой бабушке!

— Там не один человек стрелял, товарищ Ворошилов, — меланхолично поправил его я. "Щёлк, щёлк, щёлк", методично вставлялись мною патроны в пулемётный диск. После счастливого избавления от погони я чувствовал себя слегка заторможенным.

— Да знаю, что не один, уж мне можешь не рассказывать, — бросил мне Ворошилов. — Там орудийные расчёты при каждой пушке.

— Там не один командовал, — терпеливо повторил я. — Разные люди по-разному стреляли. Сначала в одном характере, потом по-другому, и в конце.

— Военспец-то наверняка по нам метил, гад, — упёрся в своём мнении командующий.

— Не могу точно знать, но сдаётся мне, что неправда ваша, товарищ Ворошилов, — проговорил я, прищурившись глядя на чистое голубое небо и золотистого цвета солнце, опускающееся к горизонту. — Ежели б умелый артиллерист хотел нас угробить, то сделал бы в три счёта: недолёт, перелёт и – бац!