Едва я успел отмыть руки от этого чертового клея, как «батя» принес все остальные ингредиенты. Оказалось, с магнием и марганцовкой проблем не возникло. Первое он достал у того же самого фотографа, второе – в аптеке. С алюминиевой же пудрой оказалось не все так просто. Опилки из алюминия можно было притащить десятками килограммов, а вот для превращения их в более мелкую фракцию нужен был особый агрегат. К счастью, статус едва ли не сына Вождя и его персонального гостя позволял мне и Михайловскому открывать многие двери без всяких усилий. Так что пудру мне тоже доставили, правда, лишь к вечеру.

И наполнять свои гранаты этой смесью я начал уже около шести часов. Пришлось погадать с пропорциями смеси, с размерами отверстия для бенгальского огня, который должен был выступить в качестве бикфордова шнура.

– Покажешь свое чудо-оружие? – готов был поклясться, что «бате» было очень любопытно, что у меня такое получилось на выходе.

Я уже хотел было кивнуть, как дверь в нашего жилища постучали и сразу же вошли. Появившийся в проеме старший лейтенант, постоянно нас сопровождавший козырнул и сразу же с порога огорошил нас неожиданной новостью.

Оказалось, что Верховный решил устроить на даче закрытый показ моего только что скроенного пропагандистского ролика, про который ему кто-то «напел» совершенно ужасные вещи. Мол, там мы, советское государство, показаны совершенно неправильно с идеологической точки зрения, без веры в нашу победу над врагом. Как по секрету выдал Поскребышев, по-отечески переживавший за меня, мою тушку обвинили еще и в очернении социологического образа жизни, в низкопоклонстве перед Западом. «Б…ь! Слов просто других нет! Уроды! Сами ни хрена не делают, а только рты свои открывают и дерьмом обливают. Собственными же руками им бошки поотрываю… И Большой Босс ведь не хочет понять, что из-за этих подпевал все хорошее и новое на корню гибнет».

Под эти отнюдь не радостные мысли я продолжал пялиться в боковое окно автомобиля и всматривался в сплошную темень. Приближавшееся к полуночи время мне совсем не давало возможности поглазеть на дорогу. И лишь изредка, на очередном повороте, фары автомобиля вытаскивали из черноты куски безрадостной картины поздней осени – совершенно голые деревья, на которых стаями сидели нахохлившие вороны; пустые черно-белые поля, едва припорошенные грязно-серым снегом.

– Товарищ Михайловский, сейчас переезд, а потом и до места рукой подать, – одним ухом я зацепил кусочек от реплики водителя Сталина, отвечавшему на вопрос «бати». – Километров десять осталось… Сын ваш там не замерз?