– Дубец, ты вначале сынов дождись! – отчаянно завопил я, обрывая его речь, но было поздно.

Царевна к тому времени уже насторожилась, ушки топориком и, как я ни старался ее отвлечь, начала внимательно прислушиваться к болтовне гвардейцев, уловив из их разговоров предостаточно.

Она уже вечером, когда я провожал ее до двери, ведущей на женскую половину, поинтересовалась у меня, правда ли сказывали, будто я…

Договорить она не успела – я не дал. Старательно изображая человека во хмелю, я пьяно привалился к притолоке и, беззаботно засмеявшись, заверил ее:

– Да слушай ты их больше. Надо ж им было хоть чем-то похвалиться, вот и собирали всякое, – уверенно пообещав: – Погоди-погоди, это еще ягодки, а вот через пару-тройку дней им этого покажется мало, и ты тогда такое услышишь… И как я с драконами воевал, и как по небу летал, а уж дрался… Как махну сабелькой – улочка, как махну другой – переулочек.

– Так ведь они не о себе – о тебе сказывали, – резонно возразила она.

Но я и тут не оплошал:

– Правильно, обо мне. Если о себе, то сразу на смех поднимут, а тут вроде речь о воеводе идет. А уж потом добавят, что и они без дела не сидели. Кто у дракона когти отрубал, когда я к нему лез, кто щитом меня загораживал, пока я до его шеи добирался, чтоб пламенем не опалило, ну и так далее.

Она пытливо посмотрела на меня, хотела спросить что-то еще, но сдержалась и властно потянула за собой Любаву, заявив, что та будет спать в ее опочивальне, ибо это самый малый почет, каковой Ксения может предоставить страдалице за все ее мучения.

Правда, я успел подать знак бывшей послушнице, чтоб она молчала, но на душе все равно было неспокойно.

Вроде бы с одной стороны ничего страшного, верно? Подумаешь, умолчал. Но это только с одной, ибо, с другой, я боялся обидеть царевну тем, что промолчал. Опять же перепугается – реветь начнет, а оно мне надо?

По-настоящему аукнулся мне мой промах уже на следующее утро, когда я, специально выйдя из терема пораньше и в целях конспирации зайдя за угол, разоблачившись по пояс, умывался, радуясь погожему деньку, при этом попутно терпеливо выслушивая извинения Дубца, поливавшего мне на руки.

Увы, но их слышала и Ксения, тихонечко вышедшая из терема и остановившаяся с другой стороны угла.

– Откель же мне ведать было, что ты умолчишь обо всем, – бубнил Дубец, пользуясь тем, что я помалкивал, давая выговориться, чтоб потом разом ответить на все, и постепенно переходя от защиты к нападению. – Да и не понять мне тебя. Я бы дак гордился тем, что и от плахи ускользнул, и от клетки, кою уже по царскому повелению изготовили, чтоб тебя в ней изжарить. А уж яко ты кровью обливался да с пятью ляхами один насмерть бился…