Но благословение, данное Церковью, невозможно уничтожить. И Папа напоминал о подобранных верными с риском для жизни кусочках стекла, кусочках с несколькими застывшими на них прозрачными красноватыми каплями. Они были утаены до времени, и время пришло68.

В завершении Его Святейшество обращался мыслью к более счастливым событиям ХХ века, призывая короля смиряться перед Господом за весь вверенный ему христолюбивый народ, страшиться греха, лелеять историческую память и, будучи младшим среди других католических монархов возрастом, являть себя по отношению к ним великодушным старшим братом, всегда готовым оказать любую необходимую им помощь и поддержку.

Святая же Церковь, благословляя царей, благословляет через них народы.

Прекрасно, как же прекрасно… Но все-таки немного странно: отчего именно христианскую судьбу Франции Папа выбрал темой первой своей энциклики? Ведь не потому же, что сам он – француз?

Мои глаза невольно нашли фотографию Папы, уже украсившую мой рабочий столик, уже забранную в серебряную рамочку. Ясный взгляд, совершенный, безмятежный аристократизм черт лица… Слишком ясный взгляд – сумбурной моей душе трудно удержаться в фокусе этого спокойного сияния.

Простота и ясность – самые непостижимые вещи на свете. Нет ничего проще и яснее страниц Нового Завета, не содержащего никаких тайных смыслов, равно открытого для необразованного и ученого, для блестящего и для среднего ума. Но отчего же сквозь эту простоту не могут проникнуть мыслью всевозможные «тайнознатцы»? Я, конечно, не оккультистка, но все же пред лице ясной простоты и мне приходится иногда делать над собою усилия, многовато смуты во мне самой.

Почему Папа счел нужным начать свой понтификат с благословения маленького католического короля, а в лице его – всех его царственных братьев?

Бог весть. Как-нибудь все прояснится.

А нынешним воскресным днем эту энциклику будут читать в костеле святого Людовика, тоже, между прочим, французского святого.

– Алло?

По другую сторону провода оказался, сколь ни странно, Роман.

– Я хотел бы тебя повидать, Лена.

– Зачем? – невероятно бестактно спросила я. В действительности – от удивления. Не люблю же я эту его непредсказуемость. Только что я была уверена, что «просчитала» поведение Романа Брюса верно, не без некоторого огорчения приняв, что как пить дать он теперь пропадет. Делая шаг в сторону, Роман всегда становится чуть более небрежен, словно незримые колючки выпускает. Холодные такие колючки. Холодные и очень длинные… Ведь не поцеловал же меня тогда на прощанье. Я пари могла б держать, что опять исчезнет надолго. И проиграла бы.