– Я отбежал на безопасное расстояние, но уж с него выслушал немало нового и интересного о себе самом и о своих предках.

– Ну, тогда тебе и рассказывать, собственно, уже нечего. Разумеется, я приказал сделать со всеми этими тысячами ужей то же самое. Но расписывали их старательно и не под обычную гадюку, а половину из них под гюрзу, остальных – под эфу.

– Сурово! – хмыкнул я, заценивая маскарад. Гюрза и эфа – тоже гадюки, и яд у них – такой же гемотоксин, но если от укуса нашей подмосковной гадюки редко и мало кто окочуривается даже и без оказания ему помощи, то южная степная уже поопаснее – выше концентрация яда в слюне, а уж гюрза или эфа – на хрен, на хрен, как говорится. Их яд, может быть, и не так силён, как у американских гремучников и им подобных, но для человека – вполне достаточно и его. Да и поагрессивнее они, кстати, обычной гадюки…

– Ну, дальше-то – как рассказывают, так оно всё примерно и было. Встретились с пергамским флотом, я затеял переговоры для вида, чтобы знать точно, на каком корабле находится сам Эвмен. Его и пару соседних с ним мы только и забрасывали горршками с настоящими ядовитыми змеями, а всем прочим достались ряженые. Но видел бы ты, какая паника царила на их палубах! – сам он хохотал гораздо дольше меня, но оно и понятно – то, что я воспринимал чисто умозрительно, он вспоминал в цвете и в лицах.

– Ты хотел обезглавить пергамский флот?

– Паники хватало и без этого. Но у Эвмена нет законного сына, а его брат Аттал не всем по вкусу. Кто-то предпочёл бы поддержать кого-нибудь из незаконных царевичей, которых хватает, так что в случае смерти царя мы добились бы немалой смуты в Пергаме. Вот мы и гадаем с Прусием, за это он окрысился или за позор бегства его флота от наших размалёванных ужей. Хоть он и запретил все разговоры об этом, но всем болтунам разве заткнёшь рты? Представляешь, как смеются те, кому его моряки всё-же проболтались?

– Так или иначе, почтеннейший, при всех твоих успехах на море и на суше, ваш замысел провалился. Да даже если бы он и удался – ну, получил бы Прусий свои Мисию и Фригию, а Пергам увяз бы в смуте и подавлении мятежей на востоке и юге. Но дальше-то что? Филипп Македонский всё равно не готов к большой войне, и много ли толку было бы от его развязанных рук?

– Увы, это верно. Мы надеялись, что дела у него обстоят получше – он ведь, как и вы, не развёртывает всех своих сил одновременно. По договору с Римом ему запрещено иметь больше пяти тысяч войска, так он постоянной держит только одну тысячу, а четыре других призывает, обучает и распускает, вместо них призывает другие четыре тысячи и точно так же обучает их, потом снова заменяет их следующими, и так уже добрый десяток лет. Мы рассчитывали на то, что у него накоплен резерв на пятьдесят тысяч собственного войска и достаточно золота на оплату наёмников, и даже Прусий склонялся уже к мысли о полноценном военном союзе с ним, но оказались, что дела его не настолько хороши, как мы думали. Поспешили мы с этой пергамской войной…