– Да ты уж и сам понял, боярин. Дочь твоя, Устинья, мне по нраву. А все ж не хотелось бы девку неволить.

Боярин так удивился, что челюсть отвисла у него.

– Царевич…

То есть кто ее там спрашивать будет? Отец прикажет, и пойдет как миленькая. И на отбор, и замуж, и в монастырь.

– Мог бы я сватов заслать. Могу и на отборе ее выбрать. А все ж не хотелось бы против воли ее идти. Поговорить с ней хочу, коли позволишь. Слово дам и крест на том целовать буду, что не причиню ей никакого ущерба.

Боярин кивнул.

Заметался взглядом.

Выручила боярыня:

– Батюшка-царевич, Устяша наша скоро приехать должна. Уж не побрезгуй пройти, отведать, что бог послал. А там и дети приедут.

– Приедут? – поднял бровь Фёдор. И сам себя за глупость выругал.

Видел он себя в зеркале. Вот у брата эта гримаса хорошо получалась. А у него… печаль горькая, неощипанная.

Михайла за его спиной дух перевел.

Ежели приедут… Устя жива? Обошлось?!

Пронесло?!

Ворота наново заскрипели. Во двор въезжала колымага. Остановилась, и из нее вышел брат Устиньи… Как его – Илья?

Да, Илья.

А за ним и Устинья спустилась. На брата оперлась, по сторонам осмотрелась – и поклонилась. В землю. Только коса по спине скользнула, земли коснулась.

Гладкая, шелковая, туго заплетенная и синей лентой перевитая. И сарафан чистый, и душегрея парчовая. И не скажешь, что беда с ней была.

Или не было?

А откуда ж они тогда приехали?