– И на том спасибо, Устяша.

– Главное, маменька, не бойся ничего. Царица трусих не любит.

Устя поморщилась, вспоминая, как свекровь всегда разговаривала с ней.

Свысока.

Отдавая указания, ругаясь, требуя, попрекая, наказывая…

А Устя стояла и слезы глотала. Стояла и молчала. Стояла и кивала.

А если б хоть раз единый в свекровь вцепилась? Заорала, рявкнула, кинула ее на пол? Хоть бы что сделала? Стала б царица Любава ее уважать? Нет ответа…

Может, сегодня Устинья его и найдет?

Когда она в храме со вдовой царицей говорила, та спокойна была. Не ругалась, не кричала, ногами не топала. А ведь бывало всякое. И в Устинью она один раз тарелкой с дорогим заморским виноградом кинула. Не попала, но противно так было, когда черные ягоды по горнице катились, словно тараканы громадные от государыни вдовой бежали…

Не надо о том думать.

И вспоминать сейчас о том не надобно. Сейчас Устинье и так тяжко придется. Ой тяжко…

* * *

Фёдору у крыльца ждать не по чину было, а вот Михайле – в самый раз.

Он боярина и встретил, поклонился, улыбнулся – боярин Заболоцкий так и расплылся.

– Михайла, поздорову ли?

– Благодарствую, боярин. Все благополучно. Дай бог и тебе здоровья, и семье твоей…

– Ну, дочь мою, Устинью, ты знаешь. А вот и супруга моя, Евдокия.

Боярыня чуть поклонилась, но промолчала. Мужчины беседуют.

– А мне царевич поручил вас встретить и сопроводить. Знаю я, боярин, ты в палатах частый гость, а все ж к царице вдовой так просто не пропустят.

Боярин Алексей, который в палатах царских бывал раз то ли пять, то ли шесть, приосанился. А то! Конечно, бывал! И все тут знает…