И Устинья зашагала за матерью, за отцом, которого подхватил под руку Михайла.

Зашагала в свое черное жуткое прошлое.

* * *

Аксинья первый день как с лавки сползла. Ходить можно было, но зад болел покамест нещадно. Хорошо еще, воспаления не было, горячка не началась… тяжко!

Боярышня кое-как до нужника доплелась, потом обратно пошла. По шагу, по стеночке.

– Болит, боярышня?

Вот кого б Аксинье видеть не хотелось, так Верку. Последнюю зазнобу отцовскую.

И что ее Рогатый сюда принес?

– Сгинь.

– Не любишь ты меня, боярышня.

– Отцовской любви тебе мало? – Откуда Илья появился, Аксинья не поняла, но на брата оперлась, словно на стену. Даже глаза прикрыла.

Верка смущаться и не подумала.

Пальцем по шее провела, так, к вороту рубахи, завязки отодвинула, вымя чуть наружу не вываливается.

– А и то, боярич. Я женщина горячая, ладная, в самом соку. Много любви-то, поди, и не бывает никогда.

– А я сейчас конюхам прикажу. У них на тебя любви достанет.

– А потом тебя батюшка за это ой не поблагодарит, – пропела Верка, не сильно и пугаясь.

– А потом он себе другую девку найдет. Мало вас, что ли, в деревне? Любая бегом побежит.

Угроза получилась серьезная, и Верка тут же отступила, глазами захлопала.

– Да стоит ли нам, боярич, ссориться? Ты меня позднее найди, как сестру отведешь, поговорим, может, о чем хорошем?

Развернулась и пошла. Да так задом виляла, что чуть забор не сшибла.