Здесь я едва не лишился жизни с несколькими из товарищей. В городе мы запаслись французским вином (médoc[1658]) и всем, что можно было достать для стола. На другой день на аванпостах мы купили превосходную рыбу у поселянина, и я предложил товарищам сварить матлот (т. е. рыбу в красном вине с пряностями и проч.). Моя стряпня понравилась товарищам, а потому оставшееся в кастрюле мы сохранили на ужин. После ужина, в полночь все мы жестоко заболели. По счастью, доктор поспел вовремя и открыл все следы отравления. Зная из шведских газет о происходившем в то время в Испании, некоторые из нас подумали, что мы отравлены жителями, и велели сохранить для исследования все припасы, купленные нами в городе. Но когда доктор расспросил нас, что мы ели в тот день, он велел принесть посуду, в которой варилось кушанье, и тотчас узнал причину нашей болезни, увидев ярь[1659] в кастрюле, образовавшуюся от действия на медь красного вина и пряностей. Я не догадался, что в кастрюле не было никакой полуды[1660]! Нам поданы были всевозможные пособия, и, по счастию, вовремя, а если б мы не нашли скоро доктора, то к утру верно все бы отправились на лоно Авраамле[1661]. Однако ж все мы с неделю были больны.

После перемирия, или конвенции, заключенной графом Каменским в Олькиоки (7 ноября) с разрешения главнокомандующего, по которой шведы обязались уступить русским всю Финляндию до Торнео, мы шли вперед уже прогулкою, соблюдая, однако ж, в авангарде предосторожности, чтоб какой-нибудь отчаянный партизан, не признававший конвенции, не напал на нас нечаянно и не наделал хлопот. Но шведы, особенно финны, совершенно упали духом и уже не помышляли о войне, поспешая выбраться из Финляндии на зимние квартиры или в домы. С генералом Клеркером перешло через реку Кеми[1662] не более 3 000 финнов; все прочие разошлись по домам или отдались нам добровольно. В единственной большой деревне в Финляндии, Лиминго (в 27‐ми верстах от Улеаборга), выстроенной по обоим берегам реки, где у нас была дневка, мы соединились с куопиоским корпусом генерала Тучкова 1‐го и свиделись со старыми сослуживцами и друзьями. Тут мы узнали о смерти доброго нашего товарища, поручика Лопатинского, который посмеивался в Куопио над моею осторожностью во время разъездов и командировок. Посланный со взводом на рекогносцировку с свитским офицером (по-нынешнему Генерального штаба), он пренебрег необходимою осторожностью в взбунтованном крае. Партизаны напали на него на ночлеге, и как он не хотел сдаться в плен и защищал вход в избу, то его подняли на штыки. Я описал характер и смерть его в особой статье, напечатанной в полном собрании моих сочинений[1663]. 18 ноября в сильную стужу, доходившую до 20 градусов, мы вступили церемониальным маршем в Улеаборг[1664], предпоследний город обитаемого мира. За Улеаборгом на севере только один город, Торнео (в 151‐й версте), а далее лапландские юрты, пустыни до самого Ледовитого моря и конец умственной жизни и растительности. Там уже начинается царство белых медведей! Авангард наш немедленно выступил на реку Кеми и, невзирая на жестокую стужу, стал биваками; но улан пощадили и поместили на квартирах в самом городе. Главнокомандующий, который ехал в экипаже за нашим корпусом в нескольких переходах, не вмешиваясь вовсе в распоряжения графа Каменского, прибыл в тот же день в Улеаборг, где и назначена была главная квартира финляндской армии[1665].