...Федора глядела хмуреющим глазом на мужа, сидевшего за столом над бумагой, и думала о своей неизбывной работе и ревновала.

Как всем женщинам на земле, ревность была ведома Федоре. Только не было случая дать ревности волю. Дни проходили все на виду, ночами хозяин лежал на постели сморенный трудами дня и утешенный женой. Федорина ревность была особо чувствительна и глазаста. Когда летом в туристских лодках приплывали женщины — вход в избу им был заказан. Они сидели возле костров и пели громкие песни.

Федоре были странны и чужды эти женщины, которые ездят на лодках и не рыбачат, которые кинули дома деток, а если деток нету у них, — значит, жизнь их одно распутство.

Виделась ей опасность в таких наездах и грех, и муж выходил виноватым.

Женщины уплывали, дожди разносили последки костров. Когда же старик садился писать свои письма, он будто бы исчезал из дому и был не виден, не постижим, и Федоре делалось больно, она не могла прочесть и понять языка, на котором муж вел разговор с непонятным ей миром, а может быть, женщине он писал?

Федора ходила в сени и громко хлопала дверью, чтобы Костромин слышал ее недовольство, она говорила ему: «Дров не запасено на завтра, без хлеба завтракать будем». Он отвечал: «Сейчас принесу». И вставал, уходил, возвращался с дровами. Вернувшись, писал. Пыхала лампа, чадил обгоревший фитиль. Слова прилегали одно к одному, и ладить их было так же отрадно, как плыть на лодке по тихой воде, с первым солнцем. «День был солнечный, теплый, — писал старик свой отчет в управление гидрометслужбы, — на склонах гор вокруг залива меркнет осенняя красота лиственного леса...». Он писал, вспоминал свой прожитый день, в этом дне ему выпала немощь и встреча с плохим человеком, и мысли о смерти, и ссора с женой, но день выдался теплый, и можно было работать в саду в одной рубашке. И можно тепло и радость работы и гаснущий после сентябрьского самосожжения лес сохранить на бумаге в словах. Старик доверялся словам. Они увлекали его таинственным и простым законом своих сочетаний. Радостью было постигнуть этот закон. Слова покоили душу. Старик все больше жег керосину по вечерам. Жена его Федора громко ворочалась на кровати, а дети все спали, стонали и чмокали от сновидений.

Лошадка рысит ветреной, серокаменной, обесцвеченной предзимьем долиной горной реки. Лошадку понукает коренастый почтальон в расшитом меховом малахае. У почтальона страшный голос: «Чок! Чок!» Лошадка не очень-то боится почтальона. У почтаря раскосые, быстрые глаза, лицо его кругло, румяно. Полным-полно белых зубов во рту.