— Садитесь!

Володя сел.

Садясь, он увидел, как девушка протянула руку и убрала сумочку с занятого ею для него места.

Откуда-то снизу, как из подвала, до Володи донесся голос Семена Ефимовича:

— Вам сколько лет?

Володя ответил, что двадцать девять.

— Это немного! — сказал Семен Ефимович. — Хотя... Фадеев в двадцать девять уже написал «Разгром»! Великая вещь! До конца еще не понято ее значение! — Семен Ефимович поднял палец, и это значило, что он-то понял все до конца...

Поезд пересекал унылую, бедную дачную местность. За окном промелькивали обреченные на снос пригородные домишки, полосы зацветшей картошки. В проходе тесно стояли люди. В общем, всем троим повезло: Семену Ефимовичу, Володе и девушке — все ехали сидя.

Володя иногда взглядывал на девушку, но развеялись чары. Даже самые сильные чары не могли долго действовать на такой жаре. Девушка усмехалась — без прозрения или укора: она поняла, согласилась с предложенной ей развязкой сюжета. (Так думал Володя: «развязка сюжета».) Впрочем, сквозило в ее усмешке и превосходство, она усмехалась чуть-чуть свысока...

От сиреневой с блеском бобочки Семена Ефимовича исходил запах давнего, скучного, всеми забытого времени — запах старости. От шевелюры его тоже чем-то пахло, быть может, лампадным маслом. На коленях у него поместился потертый, раздутый портфель искусственной кожи, почти саквояж. С такими портфелями выезжали на дачу мужья еще в тридцатые годы.

Семен Ефимович погладил, похлопал ладонью портфель-саквояж и сказал Володе:

— Здесь ваш рассказ... Мне не очень нравится заголовок... Что-то в нем есть такое... Может быть, мы и похерим его...

— Что, заголовок похерим? — испугался Володя. — Можно его заменить.

— Да нет... Похерим рассказ.

Володин рассказ редактировал Семен Ефимович, редактор отдела прозы, гроза начинающих и вообще всяких авторов. Метод его редактуры состоял в неожиданных отвлечениях от лежащего перед ним на столе рассказа и восхождениях на Олимп. Он медленно поднимал глаза, полуприкрытые веками. Его взор выражал всю печаль и усталость долгой дороги познания. Слова звучали весомо, надтреснуто, как удары железякой по рельсе... «Бабель об этом писал... более терпко и смачно... Хемингуэй... давал диалог лапидарно... Джойса вы не читали?.. Напрасно!..»

Семен Ефимович крепко держал свой портфель-саквояж. Володя подумал, что в этом портфеле вместе с его рассказом еще едут на дачу курица, докторская колбаса и пара бутылок боржоми.

— Я помню... в тридцатые годы... — густым баритоном сказал редактор отдела прозы. Володя не услышал его. Володина голова гудела, как рельса, по которой бьют железякой. Володя оцепенел, впал в столбняк, сидел отчужденный, покуда не изменился тембр голоса первого Володиного редактора.