К одним и тем же или почти тем же предметам я подходил с разных направлений – и всегда делал новые наброски ‹…› чтобы при взгляде на них вам явился бы ландшафт. То есть на самом деле эта книга – лишь художественный альбом[367].
Ведь в конечном счете, как пишет Витгенштейн в своем новом труде, философская проблема похожа на чувство, что «я заблудился, не могу сориентироваться». Потому-то он сравнивает язык с запутанным городом, пересеченным множеством узких переулков, где с легкостью (а возможно, и с большим удовольствием) можно затеряться. Вот почему задача философствующего – начертить план этого города, чтобы заблудшему (каковым является он сам) стало ясно, где он на самом деле находится, и какие пути открыты ему в той точке, откуда можно самостоятельно, четко зная направление, идти дальше.
Чтобы нарисовать адекватную картину города, нужно, конечно, сперва детальнейшим образом изучить его самому – причем с того самого места, где, мы обнаруживаем самих себя со своими вопросами. Никто заранее не держит в голове его план, да от этого и не было бы толку. В конце концов, ведь этот город (город слов), в силу перемещения и деятельности людей, живущих в нем и с ним, сам непрерывно движется и меняется. Непрерывно строятся новые пассажи, улицы с односторонним движением и тупики, в том числе такие, которые лишь с запозданием, большим запозданием, удается нанести на план. Основанная на Декарте философия модерна есть для Витгенштейна (как, в ту же пору, и для Хайдеггера, и для Беньямина, и для Кассирера) яркий пример подобной масштабной перестройки, что определяет весь «городской ландшафт» изнутри, придавая ему чрезмерно искусственный блеск. Примерно так, как сегодня делают это в наших городах автомобиль и электричество. В любом случае, прогресс выглядит по-разному.
За пределы
За пределы
Прогресс – вот слово, которое, согласно Витгенштейну, более любого другого ослепляет и ведет нашу культуру по неверному пути. Поэтому прогресс – именно то, чего в философии нет и быть не может. Следовательно, ей стоило бы иметь собственные, настоящие проблемы. А также по-настоящему собственные методы их разрешения. Но, по Витгенштейну, как раз этим она и не обладает. У нее есть язык. Есть свои заблуждения. А равно – всегда открытая возможность, прибегая к припоминанию, при помощи этого языка от них освободиться. Вот и всё. Ничто в этом мире не скрыто от нас само по себе. Вот тот новый путь прояснения, на который летом 1929 года ступает мысль Витгенштейна. Причем с той же неоспоримой строгостью и поэтической точностью, которыми отличался уже и автор «Трактата».