Фрунзе, как бы худо ни чувствовал себя физически, на остановках говорил с людьми: в Стране Советов мусульмане дружно живут с другими народами, того же желают Турции.

В Аладжу караван прибыл засветло. Здесь встреча была сердечная. Аладжинский воинский начальник жал руку Фрунзе со словами:

— Ты покорил наши сердца. Усадил турецкого солдата в свою повозку.

Ночевала миссия в домах горожан. Фрунзе, Кулаге, Ване и Кемику достался дом квартального старосты. Расположились на полу у пламенеющего очага. Вот в комнату стали входить и потихоньку садиться, в отсветах пламени, любопытствующие домочадцы.

Мужчин в доме — старик и его малолетний сын (семеро других — на войне). Женщин же не сосчитать: две жены старика — старая и молодая, совсем молоденькая, три дочери, жена одного из сыновей — солдата, мать второй жены и еще бездомная солдатка. Тихо, мерно текла речь. Кемик переводил:

— Сто двадцать орлят улетело на большую войну, вернулось же в гнездо восемнадцать. Ныне ушли и эти… Трудно… Большие налоги — баранами, быками и еще деньгами: от каждого дома — сто лир…

Фрунзе спросил, как уживаются в доме две жены. Старик важно сидел на низкой скамеечке, ответил:

— Хорошо уживаются, по закону…

Молоденькая, добавляя кизяка в очаг, что-то проговорила очень быстро и решительно, и все добродушно засмеялись. Но старик глянул строго — замолчали. Он сказал:

— Очень глупые. Бывает, дерутся…

Старая жена, выяснилось, побила старика.

Эти женщины, оказывается, когда враг наступал на Ангору, в арбах доставляли снаряды на фронт, везли с фронта раненых — неделями, месяцами в подводах, в жару и под огнем…

Старая принесла в казане двух вареных кур — ужин. Потом она пошла в соседнюю комнату, где уже много месяцев ткала ковер. Поужинав, Ваня стал осматривать ткацкий станок. Конец тяжелого бруса сорвался с уступа, и старуха пыталась поднять его.

— Сей минут, бабуля! — Ваня позвал Кемика, помогли.

Благодарила, морщины смеялись. Старуха шерстяной ниткой взялась укреплять пуговицы на гимнастерке Кемика. Махристый конец нитки никак не шел в ушко иголки. Иголка скользнула в пальцах, выпала, и в полутьме не найти. Ваня с Кемиком напрасно ползали по полу, заваленному клубками шерстяных ниток. Потеряла иголку — это наказание аллаха! От огорчения старуха сама легла на пол вниз лицом. Ваня потормошил ее. Из-за отворота буденовки достал свою иголку с ниткой.

— Возьми, бабуля! Кемик, скажи ей, что в подарок.

— Хорошо, что догадались, — потом сказал Фрунзе. — Эта иголка ценнее самой красочной дипломатической речи.

Утром перед отъездом Ваня видел, как по тропинке от дома к ручью бежала вприпрыжку босая девочка, подбрасывая и ловя какую-то цветастую тряпку, что-то напевая. За ней, широко размахивая руками, шла девочка постарше. И тут из дома вышла молодая мать, но казалось, тоже девочка, смуглая, черноволосая, с выпуклыми щеками. Она с трудом несла ребенка в мягком одеяльце, вся откидывалась назад, но ярко улыбалась, вертела головой — замечают ли люди ее счастье, и беспрестанно целовала ребенка то в одну, то в другую щеку, что-то радостное бормотала и тихо восклицала: