Всегда вставал, если в комнату входила женщина. Матери целовал руку. Умел слушать и выслушивать. Любил шахматы. Любил, когда сестра на рояле Вагнера, Бетховена играла. Не терпел панибратства. При врожденной веселости и склонности к юмору, а вернее, благодаря им не принимал плоские анекдоты: «Пошло, глупо, грязно». Жил с высоким достоинством и превеликой скромностью. Перед возвращением из Швейцарии в Россию продали с Надеждой Константиновной все, что нажили, за двенадцать франков — шесть тогдашних рублей. Лампочка в кабинете — шестнадцать свечей, при ней думал, боролся, страдал и праздновал пять лет.

Всегда перед усопшим чувствуешь смутную вину, а тут вина была определенная. В двадцать первом, едва освободили Тифлис, Серго добился создания Кавказского бюро ЦК, возглавил его, посвятил себя тому, чтобы Азербайджан, Грузия, Армения, Дагестан, Горская Республика, Нахичевань стали советскими. Возродить нефтепромыслы и хлопководство! Финансы и торговлю! Создать систему ирригации и обводнения! Борьба с малярией! Электрификация!

— Никакая из Кавказских республик, — говорил Серго, — не могла бы справиться с теми огромными экономическими и политическими затруднениями, в которых они находятся, без помощи российского пролетариата, без помощи Российской социалистической республики.

Однако далеко не все в Кавбюро так думали и поступали. Националисты подрывали единство партийной организации. Серго был беспощаден к ним. Но и они не оставались в долгу — организовали травлю. Ленин вступился:

— Решительно осуждаю брань против Орджоникидзе.

И раньше, на Десятом съезде партии, когда при выборах в ЦК делегаты Кавказа дали отвод, Ильич не колеблясь встал на защиту — и Серго был избран громадным большинством голосов.

Все так, но… Когда ты, Серго, избил одного из противников… Фу! Гадость какая! Вспоминать тошно. А что поделаешь? Было. Не стерпел провокации.

Понятно, националисты не преминули воспользоваться этим для усиления нападок на самого Орджоникидзе и на партию. И хотя Серго искренне признал недопустимость срыва, Ленин осудил его. Тяжело больной, продиктовал секретарям:

— Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог зарваться до применения физического насилия… то можно себе представить, в какое болото мы слетели…

Орджоникидзе был властью по отношению ко всем остальным гражданам на Кавказе. Орджоникидзе не имел права на ту раздражаемость, на которую он и Дзержинский ссылались. Орджоникидзе, напротив, обязан был нести себя с той выдержкой, с какой не обязан вести себя ни один обыкновенный гражданин…