«– Багор! бросай багор! – закричали на пароме. Тяжелый багор на длинной веревке взвился и упал в воду. Сонетки опять не стало видно. Через две секунды, быстро уносимая течением от парома, она снова вскинула руками; но в это же время из другой волны почти по пояс поднялась над водою Катерина Львовна, бросилась на Сонетку, как сильная щука на мягкоперую плотицу, и обе более уже не показались»⁴³⁴.

В тот день, когда Лесков написал этот абзац, копилка образцовых финалов мировой литературы пополнилась еще на одну единицу. Катерина Львовна заканчивает свою жизнь в той же реке, что и Катерина из «Грозы», но в ее смерти ничего освобождающего нет – только логичное завершение ее нравственного погружения на дно.

Сознательные убийства свершались и в других произведениях Лескова – например в драме «Расточитель» и романе «На ножах»; и всё же преступление обычно не выдвигалось на первый план. «Леди Макбет…» – единственный образец «криминального» текста в его обширном наследии.

Вероятно, это не столько отзвук службы Лескова в Орловской уголовной палате, сколько его отклик на еще одну актуальную тему. В периодике 1860-х оживленно обсуждались условия содержания заключенных, а также социальные и психологические причины преступлений⁴³⁵. Обострение общественного интереса к этой теме объяснялось не только либерализацией общественной жизни в России, но и подготовкой тюремной и судебной реформ. Первые проекты улучшения положения заключенных появились только на рубеже 1860—1870-х годов, а сама реформа стала проводиться в 1880—1890-х, но вопрос о необходимости совершенствовать российскую пенитенциарную систему был поставлен намного раньше.

В апреле 1862 года Министерство внутренних дел запросило у российских губернаторов сведения о состоянии мест заключения во вверенных им губерниях за 1857–1859 годы и предложения возможных улучшений. Несмотря на канцелярскую тайну, которую обязаны были хранить чиновники, связанные с инициативами Министерства внутренних дел, слухи о готовящихся переменах, по-видимому, распространились в обществе. К тому же тема давно была больной. В начале 1860-х годов периодические издания самых разных направлений начали активно публиковать материалы, посвященные положению заключенных в тюрьме и на каторге в России и в Европе, а заодно рассуждать о социальных причинах преступлений и психологии преступника⁴³⁶. «Время» было в числе самых заинтересованных этими вопросами изданий⁴³⁷ – один из его создателей, Ф. М. Достоевский, сам недавно был арестантом и ссыльным.

Так как в те же годы параллельно шла, и уже вполне гласно, подготовка Судебной реформы, утвержденной в 1864 году, многие публикации объединяли тюремную и судебную темы⁴³⁸. В журналах печатались и свидетельства самих заключенных с жуткими подробностями; например, петрашевец, а впоследствии чиновник Ф. Н. Львов вспоминал, каково было находиться в кандалах, до крови натирающих руки и ноги, не позволяющих узнику переодеться и помыться несколько недель подряд⁴³⁹. «Время» на протяжении двух лет (1862–1863) печатало серию очерков Н. М. Соколовского «Из записок судебного следователя» – в 1862 году они выходили одновременно с автобиографическими «Записками из Мертвого дома» Достоевского. В том же году Лесков и сам в качестве репортера посещал женский острог и посвятил этому очерки «Страстная суббота в тюрьме» и «За воротами тюрьмы», напечатанные в «Северной пчеле» и идеально вписавшиеся в очерченный контекст. Но у Лескова, служившего в юности в Орловской уголовной палате, был, видимо, еще и «профессиональный» интерес к уголовной теме и состоянию тюрем⁴⁴⁰.