И всё-таки коты в очерках Селиванова человеческим голосом не разговаривали, преступникам не снились, да и у Гофмана в «Житейских воззрениях Кота Мурра», и у А. Погорельского в «Лафертовской маковнице» мир человеческий не судили. Кот-обличитель, видимо, попал в лесковскую повесть из другого источника. В первом номере «Времени» за 1861 год были опубликованы три рассказа уже известного в России Эдгара По в переводе Д. Л. Михаловского: «Сердце-обличитель», «Чёрт в ратуше» и «Черный кот». В последнем излагается история постепенного падения героя – владельца кота Плутона, «великого и красивого», «смышленого до изумительной степени»⁴⁴⁵. Плутон – и преследователь, и обличитель, и разоблачитель своего хозяина, стремительно теряющего человеческий облик пьяницы, а затем и убийцы. Очень похоже, что кот проскользнул в «Леди Макбет…» именно из этого криминального рассказа.

Как видим, среди повлиявших на «Леди Макбет…» текстов оказались и аналитические статьи о положении женщин и заключенных в России, и французские уголовные хроники, и художественная проза о женской доле и преступниках, и русские криминальные очерки, и переводные рассказы. Очерк Лескова стал своего рода парафразом журнального номера начала 1860-х годов, очевидно, потому что также был предназначен для периодического издания. Вместе с тем набор источников вряд ли был случайным: Лесков отфильтровывал лишь самое актуальное и популярное, явно желая понравиться и издателю, и читателю. И угадал: текст был опубликован немедленно, в первом номере «Эпохи» за 1865 год, меньше чем через месяц после получения рукописи редакцией.

Критика на него почти не отозвалась, зато со временем он стал одним из самых популярных, издаваемых, появляющихся на экране и на сцене сочинений Лескова.

Главная служба, которую сослужил этот очерк автору, – выработка творческого метода – его условно можно назвать и собирательством, и компиляторством, и коллажем. Одним из самых выразительных примеров, демонстрирующих этот метод с предельной наглядностью, стал единственный опыт Лескова в драматургии – «Расточитель», до известной степени попурри из самых популярных пьес, шедших на русской сцене в середине 1860-х годов: «Ревизора» Гоголя, «Горя от ума» Грибоедова, «Свадьбы Кречинского» и «Дела» Сухово-Кобылина, «Грозы» и «Пучины» Островского⁴⁴⁶.

Точно так же Лесков действовал потом во многих своих художественных текстах: брал тему, бывшую на слуху, и, соединив и смешав множество литературных источников, делал собственное оригинальное высказывание. Этим он напоминал автора постмодернистского склада, который компилирует уже существующие культурные модели и смыслы. Можно возразить: так вообще устроена художественная литература, особенно беллетристика авторов, вынужденных жить на литературные заработки и выдавать на-гора как можно больше, а значит, черпать сюжеты отовсюду, где плохо лежит, в первую очередь из подручного газетно-журнального материала. Тут уж не до новых ходов и оригинальных сюжетов. Вот, например, свидетельство о первых литературных шагах молодого Некрасова: «…происхождение некоторых из этих повествований было следующее: “А вот что я сегодня начитал”, — говорит девятнадцатилетний писатель, входя к своему издателю и передавая ему содержание прочитанного в какой-нибудь забытой книжке. “Ну, вот вам и сюжет, садитесь и пишите”, – говорил ему издатель, и в результате являлись рассказы, вроде “Певицы”, “В Сардинии” и т. п.»⁴⁴⁷.