Можно допустить, что идеологическим контекстом, питавшим замысел «Левши», стали активно продвигаемые официальной печатью представления о России как сильном в военном смысле государстве и о русском народе-чудотворце, которые отливались в чеканные формулы пропагандистской публицистики и поэзии. Этот ура-патриотизм обрушивался на читателя со страниц периодических и книжных изданий во время всех военных конфликтов XIX века, начиная с войны 1812 года. Но особенно бурный поток пропагандистских текстов хлынул в середине 1850-х. Скорее всего, именно агитационная поэзия эпохи Крымской войны и оказала на замысел «Левши» самое непосредственное влияние.

И это не оговорка – повлияла поэзия. Недаром «Левша» с его четким внутренним ритмом, прихотливым языком и даже рифмами («небо тучится, брюхо пучится») напоминает стихотворение. Лесков не зря сомневался, что его сказ можно перевести на иностранные языки⁸²². Это «почти стихотворение» во многом опиралось на мифологемы, сложившиеся в патриотических поэтических текстах середины 1850-х годов, когда в победном исходе Восточной войны никто в России не сомневался. Лесков обыгрывает в «Левше» сразу несколько излюбленных мотивов пропагандистских стихов того времени, публиковавшихся в газетах, журналах и тоненьких брошюрах.

Один из них – о нелепости англичан. Именно англичане – на новенького – становились объектом издевок в «крымских» стишках значительно чаще, чем, например, французы, также вошедшие в антироссийскую коалицию (вместе с Османской империей и Сардинским королевством) – возможно, потому что не Франция, а Великобритания играла в ней ведущую роль; кроме того, по представлениям победителей в войне 1812 года, смеяться над побежденным противником было практически то же, что бить лежачего.

В агитационных российских стихотворениях англичане предстают самонадеянными трусами, которые по большому счету только и умеют глушить спиртное:

В другом стихотворении пьянчужками представлены два знаменитых британских вице-адмирала – Чарлз Джон Нейпир и Джеймс Уитли Дандас:

Англичане не только пьяницы и трусы, но и непрактичные неумехи: в брошюре «Англичане и с русским петухом не сладили, или Бухта Колинги» они доплывают до острова Эзель (Сааремаа) и, проголодавшись, мечтают съесть петуха, но никак не могут его поймать.

За образом петуха в этом кошмарном в литературном отношении стихотворении (другие, впрочем, ненамного лучше), без сомнения, проглядывает ловкий и боевой русский народ.

Еще один объект издевок пропагандистской поэзии времен Крымской войны – техническая мощь британцев, которую никто не отрицает, но одержать победу в войне она им не поможет: на хитроумные английские машины всегда найдется крепкий русский кулак (один из текстов сопровождало изображение кулака с надписью «Раскуси»).