Интересно, что и машина превратилась здесь в метафору, означающую Русь:

В стихотворении ветерана Отечественной войны Федора Николаевича Глинки «Кто кому нужнее?» говорится примерно о том же: не кулаком, так палкой, практически дубиной народной войны побьет англичан русский народ:

Весь этот набор – убожество и пьянство англичан, их смехотворная непрактичность, ничтожество британских машин перед лицом могучей русской силы – присутствует и в «Левше».

Англичане там тоже способны на беспробудное пьянство – Левша пьет на спор с «полшкипером». Правда, у Лескова способности русского мастера и английского моряка к потреблению спиртного оказываются равны, оба доливаются до чёртиков, но никто из них так и не выигрывает «парей».

Есть в сказе и тема машин. В Англии Левше показывают «металлические фабрики и мыльно-пильные заводы», но чудеса технического прогресса его, как и авторов агитационных стихотворений, ничуть не удивляют – в отличие от «хозяйственных порядков», «особенно насчет рабочего содержания». И понятно почему: русские мастера в технической изощренности англичанам не уступают, подковывают блоху без чудо-машин, мыльно-пильных заводов и мелкоскопа – всё потому, что у них «глаз пристрелявши». Но английский рабочий, не в пример русскому, ходит «не в обрывках», «работает не с бойлом, а с обучением и имеет себе понятия»⁸²⁸.

Этим параллели между сказом Лескова и пропагандистской поэзией времен Крымской войны не исчерпываются. По пути в Англию Левша «на всю Европу русские песни пел, только припев делал по-иностранному: “Ай люли – се тре жули”[134]». Похожая форма использовалась и в русских агитационных стихах, одна из брошюрок так и называлась «Английские песни на русский лад» (1855) и включала вымышленные монологи англичан на мотивы русских песен – к примеру, «Песню Дандаса при отправке в Балтийское море».

В агитационной поэзии середины 1850-х постоянно возникали и отсылки к Отечественной войне 1812 года и победе над французами – по очевидным политическим причинам: теперь французы опять выступали против России, на этот раз в союзе с англичанами. Об этом вспоминали многие стихотворцы, например Федор Глинка в одном из самых популярных стихотворений эпохи «Ура!»:

Похожий композиционный ход – скачок в другие времена – используется и в «Левше»: рассказанная Лесковым история, как мы помним, начинается с Венского конгресса, описания прошлого и завершается эпохой, предшествующей Крымской войне.

Еще один излюбленный прием пропагандистской словесности – реконструкция точки зрения «человека из народа»: агитационная продукция должна быть понятна максимально широкой аудитории. Для этого активно используются просторечия, жаргонизмы и подчеркнуто разговорные синтаксические конструкции. Потому и один из самых любимых жанров в этом отсеке словесности – песня, написанная словно бы от лица всего русского народа. Впрочем, в этом громокипящем потоке иногда встречаются и сказки, и басни⁸²⁹. Этот прием был освоен задолго до середины XIX века и не раз использовался в других сконструированных в элитарных кругах патриотических текстах – вспомним хотя бы пропагандистские афишки графа Ростопчина. Кстати, в образ московского градоначальника в «Войне и мире» Лесков напряженно вглядывался и написал в рецензии на пятый том романа: «Фразистый патриотизм, какая-то кипяченая верченность, русская балаганность пополам с французским гаменством [135]»⁸³⁰, – а затем вспоминал и о ростопчинском «ерническом языке» (по выражению Толстого).