Он был интуитивным поэтом или, как он сам себя называл, «стихийным гением». Мысли в его стихи заглядывали редко. Музыкальность заменяла глубину. Отсюда главная его беда — бедность поэтического языка. Из сборника в сборник переходили одни и те же любимые слова: луна, солнце, ветер, чары, волна, море и т. д.

Но тогда, в начале века, он покорил всю читающую Россию. О нем сплетничали, рассказывали анекдоты. Его осаждали женщины, хотя красотой он не отличался. Маленького роста, с надменно вскинутой головой, с сухими губами, обрамленными огненно-красной бородкой, он не ходил, а словно врезался в пространство, повсюду приковывая к себе внимание.

Лишь один кумир был у Бальмонта — Лев Толстой. Лишь его одного считал он выше себя. Лишь в нем одном видел живое божество и страстно мечтал с ним встретиться. И такая встреча состоялась осенью 1901 года в Ялте, где Толстой тогда отдыхал.

Извозчик-татарин на быстрых звонких лошадях привез Бальмонта к заветному дому. Слуга сухо сообщил, что «граф изволили пойти погулять».

— Не беда, — сказал Бальмонт, — я подожду.

Слуга пожал плечами и проводил его в приемную комнату. Долго сидел там Бальмонт, чувствуя себя, как в тюремной камере. Но вот в комнату вошел освеженный прогулкой Толстой, поздоровался и спросил:

— Чем могу быть полезен?

— Лев Николаевич, — волнуясь сказал Бальмонт, — мне просто необходимо с вами поговорить. Я хочу. Я должен.

— Да это-то хорошо, — сказал Толстой очень ласково, — только не вовремя вы пришли, мне нужно сейчас отдохнуть.

— Ну, конечно же, боже мой, я понимаю. Я уйду и буду гулять. Только позвольте мне придти к вам, когда вы отдохнете.

— Ну, вот и хорошо, — сказал Толстой, — пойдите, погуляйте, а через час приходите.

Бальмонт никуда не пошел. Он сидел в приемной и ждал, думая о странной притягательной силе этого человека.

Толстой возник внезапно — быстрый, седобородый, с кустистыми насупленными бровями, придающими его лицу сердитое выражение, и произнес:

— Ну вот, пойдемте теперь ко мне.

Они вошли в его комнату и остались вдвоем.

— Расскажите о себе, — попросил Толстой.

Почувствовав магнетический толчок в сердце, Бальмонт в течение получаса рассказывал Толстому о своей жизни так образно, сжато и ярко, как еще никогда никому не рассказывал. Толстой слушал внимательно, не перебивая. Бальмонт перевел дыхание:

— А теперь, Лев Николаевич, послушайте мои стихи.

Он стал читать в своей привычной манере, певуче растягивая слова. Выслушав несколько стихов, Толстой вдруг засмеялся, но сразу оборвал смех и сказал:

— Простите меня, голубчик, но я не воспринимаю поэзию такого рода. Я вообще считаю, что слово должно служить для выражения мысли и высветления истины духа. Стихотворство, на мой взгляд, даже когда оно хорошее, есть занятие бесполезное.