Я взялась за это дело. В МТС была послана серьезная комиссия, она вскрыла все безобразия директора, его сняли с работы и отдали под суд.

Трактористы обращались ко мне и с личными просьбами, и с общественными. Но я хочу здесь отметить, что больше обращались с общественными вопросами — отстаивали интересы государства, своего коллектива. Трактористы, и вообще сельские механизаторы, — очень сознательный народ. Я часто вспоминала Кожина из Сапожковской школы механизаторов, он любил повторять нам, что механизатор — это культурная сила в деревне, он постоянно говорил нам: «Вы должны стать вожаками в борьбе за новую деревню, за социалистические отношения в ней…». В своей основной массе механизаторы и являются такими людьми.

В 1948 году реорганизовали нашу МТС — из нее сделали две — Кузьминскую и Рыбновскую. В начале января 1950 года меня вызвали в облзо, предложили работать директором МТС. Я отказалась — боялась завалить работу. Долго разговаривали со мной в обкоме партии. Считали, что я справлюсь, а на первых порах мне крепко помогут, дадут опытного старшего бухгалтера и знающего главного механика.

Я согласилась. Меня вызвали в Москву, в Министерство сельского хозяйства к министру Ивану Александровичу Бенедиктову. Он разговаривал со мной часа полтора. Вспомнил войну, расспросил о работе в те тяжелые годы, интересовался нашей МТС, ее кадрами, нуждами, недостатками, спросил, что, по моему мнению, сейчас необходимо сделать в МТС, чтобы поднять ее работу. Я была бригадиром тракторной бригады уже девятый год и прекрасно знала, что именно у нас тормозит работу — об этом и стала говорить. Бенедиктов внимательно меня выслушал и сказал:

— Сущность понимаете, а остальное все придет, назначаем вас директором МТС.

Ехала я домой встревоженная, взбудораженная. С одной стороны, я боялась браться за эту работу, не знала как справлюсь с ней, с другой — настроение поднимало сознание, что тебе доверяют.

Михаил Иванович меня успокаивал, говорил, что справлюсь, важно только правильно расставить людей и прислушиваться к их мнению, обещал свою помощь.

Михаил изменился. Сказывались годы войны. Он постарел, жаловался на сердце. После фронта он стал еще добрее, жалел людей, хотел им во всем помочь. Но он не был мягкотелым. Доброта и мягкотелость — разные понятия. Он был и строг, особенно с пьянчужками, лодырями и стяжателями, думающими только о своем собственном кармане. Михаил скоро и умело наладил дисциплину у себя в колхозе, сплотил коллектив, поднял урожайность полей, надои молока. Он целыми днями пропадал в колхозе, иной раз и ночевал там. Уставал страшно, где уж ему было вникать во все тонкости моей работы. Но он мне давал много ценных советов, кое-чему учил и, конечно, в первый период был крепкой опорой мне.