А что же Дюрер? В Нюрнберге, как сказано, не было ни гильдии, ни цеха художников. Но самым известным, самым почитаемым был Дюрер. Когда в беду попали младшие товарищи по ремеслу, те, кто хотел заступиться за них, ждали слова первого художника Нюрнберга, готовы были последовать его примеру. Судьба недавних учеников, помощников, людей, которые постоянно бывали в его доме, не могла быть безразличной ему. Увы, в источниках нет ни малейшего следа, что он открыто проявил к ним свое сочувствие. Оно непременно оставило бы след в истории. Однако его молчание тоже красноречиво: он не пожелал присоединиться к тем, кто поспешил осудить молодых художников. Слово осуждения, произнесенное им со всем весом возраста, имени, славы, могло бы сыграть роковую роль в судьбе «безбожных художников». Он не стал их защищать, но и добровольным обвинителем быть не пожелал. А ведь решительность молодых бунтарей должна была оттолкнуть, а не привлечь Дюрера. Они принадлежали к разным поколениям, и взгляды их сложились в разное время. Даже умеренными идеями Лютера Дюрер проникся, когда был уже зрелым человеком. Усвоить более смелые воззрения он не успел.

Дело, однако, тут не только в возрасте. Были художники, ничуть не более молодые, чем Дюрер, которые, однако, отваживались и думать смелее, чем он, и смело действовать. Знаменитый резчик по дереву Тильман Рименшейдер был на одиннадцать лет старше Дюрера. Его работы — особенно надгробие епископа Рудольфа фон Шеренберга, его статуи Адама и Евы славились не только в Вюрцбурге, где они были установлены, но и далеко за стенами этого города. Рименшейдера почитали в Вюрцбурге, он входил в его Совет, был даже бургомистром. Казалось бы, что ему, талантливому, признанному, богатому, удостоенному многих почестей, до судеб крестьян, замученных налогами, податями, поборами? Сам он от этих поборов свободен, феодального господина над ним нет. В 1525 году шестидесятипятилетний Рименшнейдер присоединился к восставшим крестьянам. После разгрома повстанцев его бросили в тюрьму и пытали столь жестоко, что он, выйдя из тюрьмы, не смог больше работать. Живописец Иорг Ратгеб был несколько моложе Дюрера. Он тоже примкнул к восставшим, стал даже их военным советником. Когда восстание было разгромлено, его казнили, разорвав на части конями. Горестная судьба Тильмана Рименшнейдера, страшная смерть Иорга Ратгеба доносились до Дюрера пугающими, но далекими откликами. А вот его главного и любимого резчика Иерониа Андреэ, обвиненного в том, что он связан с восставшими, арестовали, можно сказать, на глазах у Дюрера. И если бы беда стряслась только с ним! Подверглись преследованиям и другие художники Нюрнберга — Ганс Грейфенберг, Пауль Лаутензак, Ганс Плагнер. Их обвиняли в ереси. О таких событиях тут же узнавал весь город, а собратья по профессии — в первую очередь. Чтобы не слышать об этом, нужно было заткнуть уши. Утешаться тем, что невинному ничего не грозит, Дюрер не мог. Он хорошо знал, как преследуют невинных. А вина виноватых! Кто ее измерил, кто ее определил?!