Они предлагали неплохие условия. Сыну — зачисление в университет, где позднее он смог бы преподавать русский язык, самому Владимиру Михайловичу — работу на судах по Янцзы и Хуанхэ. Периодически вывозили их на пикники, где потчевали китайской едой (от шелковичных червей Шатковы отказывались).

Промаявшись так год, старший Шатков запросился назад в СССР. Как и с «путешествием» в Китай, ему пришлось уговаривать сына, который к тому времени уже научился говорить по-китайски и чувствовал себя вполне комфортно, играя в футбол с китайскими солдатами.

Перед отправкой в СССР китайцы деликатно свозили Шатковых в Харбин, где те в специальном магазине — аналоге советской «Березки» — смогли купить себе западную одежду и джинсы за рубли. Как оказалось, совершенно напрасно. На пограничной станции Дальнереченск их встретили шестеро чекистов с пистолетами наизготовку и первым делом содрали с беглецов всю одежду. Потом ее вернули, но уже распоротую по всем швам. Как объяснял Владимир Михайлович, искали зашитые шпионские шифры.

Нельзя сказать, чтобы Шатков-старший не понимал, что Родина ждет их с распростертыми объятиями — в смысле, с пистолетами наизготовку. Однако он планировал сделать то, что и сделал: взял всю вину на себя, выгородив сына. Как ни странно, КГБ к аргументу прислушался, и сын получил всего полтора года химии — суд принял во внимание, что на момент побега он был еще несовершеннолетним.

Чего Шатков не предполагал — что вместо лагеря окажется в СПБ. И это его совсем подкосило. Оказаться вдруг особо социально опасным сумасшедшим для капитана было мало того что позорно, но ломало и самоидентификацию.

Хотя больше всего Шаткова убивало, что теперь сын не то что не станет морским офицером, но, имея судимость по политической статье, вообще не станет никем. Владимир Михайлович хандрил, имел наивность признаваться в этом психиатрам, и те приписывали ему аминазин — универсальное средство от всех телесных и душевных недугов в СПБ.

Доза была небольшая, и Шатков переносил ее относительно легко. По просьбе зэков Шатков объяснял им начала географии и навигации, в чем не было никакого смысла — водить корабли аудитория могла бы только во сне, — однако слушать разумную речь среди общего бреда было приятно.

Советскую власть Шатков ненавидел разве что на несколько градусов ниже Егорыча. Он органично вписался в нашу антисоветскую «семью», став в ней четвертым после Кислова. Наверное, по этому поводу в камеру и перевели Астраханцева — если что слушать, то делать это надо было здесь.

Между тем, тюремный день двигался по обычному расписанию. По пути на завтрак зэки Пятого отделения подтвердили: да, действительно, из каптерки подняли четыре комплекта одежды. Однако чьих — этого никто не знал.