Я начинаю объяснять. Милиционер внимательно рассматривает мою забинтованную культю, потом переводит взгляд на пульсирующий над правым глазом красный рубец. Моя просьба озадачивает его. Он оглядывается на очередь и спрашивает:

— Голова раненый?

— Как видите, — отвечаю я и командую: — Митька, давай справку из райсобеса! Покажем товарищу начальнику.

— Слушай, зачем справка? Зачем справка? И так все видим. Иди за мной, да! — Он расталкивает толпу у двери касс. Там за «порядком» следит немолодой темнолицый человек в сетке под пиджаком. — Пропускай, слушай, инвалида войны первой группы! — приказывает милиционер. — Кому сказал, да?!

18

18

Московский поезд еще не подали. А выход на перрон и сам перрон уже затопила ревущая людская масса. Народ с чемоданами, мешками, узлами, корзинами, мужчины в кепках с огромными козырьками, в офицерских фуражках, соломенных шляпах, женщины в сарафанах, блузках, солдатских гимнастерках, дети и инвалиды, военные и гражданские, милиционеры — все это двигалось, орало, размахивало руками. Прибыл поезд из Еревана. Из вагонов хлынули пассажиры…

Митька, я и Леночка — она сама вызвалась проводить моего друга — отошли в сторонку. У стены вокзала было не так тесно. Мы нашли пятачок, откуда видна была белая будочка стрелочника, из-за которой должен был появиться состав. Я беспокоился, как бы нам успеть вовремя к одиннадцатому вагону, как бы получше усадить Митьку на место. Немыслимо было вообразить, как вообще в такой толчее можно будет пробиться в вагон. Но Митька только посмеивался:

— Обойдется. Не гвардия мы, что ль?

На нем была новенькая форма — гимнастерка без погон, хлопчатобумажные шаровары и кирзовые сапоги с широченными голенищами. Конопатое, багрово-кирпичное от бакинского солнца Митькино лицо выглядело удрученным.

— Черт те что! — рассуждал он, дымя папиросой. — Сам себя никак не пойму. Живой, руки-ноги на месте, домой днями попаду, а на душе — вроде как туча черная. Из-за отца это или, может, из-за чего еще иного-прочего?..

— Не кисни — все будет в порядке. — Болтать глупости — в этом я могу претендовать на звание чемпиона мира. Сообразил я все-таки, что ляпнул ерунду, и пристыженно посмотрел на Леночку. — Само собой разумеется, я понимаю…

Она улыбнулась мне сочувственно. На Леночке был все тот же старенький выгоревший сарафан с пятнами штопки на боках и все те же темные чулки. В этом наряде, с кучно посаженными на лице веснушками она выглядела совсем девочкой, и я рядом с ней казался гораздо взрослее. Даже странно было, что у Митьки, да и у меня, появлялись мысли о серьезных отношениях между мной и Леночкой. Чушь собачья!..