Теперь мы перемещаемся в конец десятилетия, ещё более заостривший и без того ощутимую социальную и этическую позицию поэта-нонконформиста. Напомним, что в 1968 году прошёл процесс над правозащитником Александром Гинзбургом, были написаны письма представителей интеллигенции в его поддержку, в печати развернулась травля Высоцкого, была подавлена пражская весна… В день ввода советских войск в Прагу — 21 августа 1968 года — в Советском Союзе, по замечанию авторов книги о той эпохе, «досрочно закончились шестидесятые и начались — никакие»[384]. Именно это событие привнесло в поэзию Галича новый древнерусский мотив. В «Балладе о чистых руках» <1969>, наполненной поэтической рефлексией по поводу пражских событий («А танки идут по вацлавской брусчатке // И наш бронепоезд стоит у Градчан!») возникает реминисценция из самого знаменитого литературного памятника Древней Руси — «Слова о полку Игореве»:

Напомним текст «Слова…»: «На Дунае Ярославнин голос слышится, кукушкою безвестной рано кукует. “Полечу, — говорит, — кукушкою по Дунаю, омочу шёлковый рукав в Каяле-реке, оботру князю кровавые его раны на могучем его теле”. Ярославна рано плачет на забрале города Путивля…» (пер. Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачёва и О. В. Творогова)[385]. Героиня «Слова…» оказывается у Галича символом сострадания, чуждого большинству его современников, с их «безгрешным холуйством». И. А. Соколова видит в строках Галича о Ярославне «пример наполнения новым смысловым содержанием привычных знаковых образов и строк»[386]. Оригинальную, но при этом ничуть не противоречащую подходу И. А. Соколовой, интерпретацию этого мотива предлагает А. Е. Крылов. Он ставит «Балладу о чистых руках» в контекст скрытого полемического диалога Галича с Окуджавой, который казался ему (Галичу) поэтом, ступившим на путь компромиссов («Когда-то шумели, теперь поутихли…»). Исследователь связал строки Галича со стихотворением Окуджавы «Прощание с Польшей» (1964): «…и плачут наши сёстры, как Ярославны, вслед…»[387]

Между тем, «Баллада…» — точнее, сопровождавший её автокомментарий поэта — добавляет к нашей теме любопытный штрих. Автокомментарий воспроизведён в издании, на которое мы опираемся, следующим образом: «…в “Балладе о чистых руках” два эпиграфа. Первый: “Омочу багрян рукав к Каяле-реке…” из плача Ярославны. Второй эпиграф: “Взвейтесь кострами, синие ночи…” — пионерская песня» (258). О контрасте этих цитат в контексте песни пишет И. А. Соколова (см. сн. 10); нас же сейчас интересует определение к слову рукав. На фонограмме оно звучит не так, как воспроизведено в книге: не «багрян», а «бобрян»[388]. В оригинале «Слова…» же читаем: «бебрянъ рукавъ»[389]. Слово бебрянъ имеет в древнерусском языке два значения: бобровый (то есть относящийся к животному) и шёлковый[390]. Стало быть, Галичу знаком древнерусский текст. Не было ли это связано у него со школьной программой? По-видимому, нет. В программе 1933 года (кстати, легшей в основу изучения литературы в течение всей советской эпохи), к введению которой как раз и подоспел переход будущего поэта в восьмой класс[391], предусматривалось изучение фрагментов «Слова…» — в том числе и плача Ярославны — на русском языке (то есть не в оригинале)[392]. Но выход начитанного подростка Саши Гинзбурга за рамки школьной программы и не удивляет. Неважно, что Галич произносит слово неверно (вместо е — о): это немудрено, тем более что чисто лексически, вне контекста «Слова…», «превращение» шёлкового платья Ярославны в шубу из бобра, как мы видим, и не является ошибкой[393].