В том же 1969 году написана «Фантазия на русские темы…» — одно из самых сложных произведений Галича. Песня обладает насыщенным историко-культурным фоном, включающим и русский фольклор, и распространённый музыкальный жанр «фантазии на русские темы», и «Камаринскую» Глинки (Галич обыгрывает её мелодию в строках «…Он не цыган, не татарин и не жид, //Он надёжа мой — камаринский мужик!» и далее[399]), и повесть «Чёрные доски» современника поэта, Владимира Солоухина, который и стал скрытым адресатом галичев-ского «антипосвящения»[400]. В песне Галича, напомним, два героя — бывший зэк, ныне сторож в леспромхозе, и бывший (возможно, что не только бывший) «стукач», разъезжающий теперь на начальственной «Волге» (ср. с более ранним «Желанием славы» <1967>, где выведена аналогичная пара персонажей). Первый сбывает второму за бесценок — за выпивку и закуску — вошедшие в моду к концу шестидесятых годов иконы, хотя и прекрасно понимает суть происходящего: («Что ж, хихикайте, падлы, // Что нашли дурака!»). Но герою не до выбора:

Так вот, и на сей раз «московскую сволоту» ожидает добыча: «Николай Мирликийский // Запелёнут в пакет!..» Случайно ли поэт выбрал для своей песни образ именно этого святого? Думаем, что нет.

Во-первых, Николай Мирликийский является, по православной традиции, в частности покровителем заключённых (Николай спасает несправедливо приговорённых к смертной казни[401]). В песне этим акцентируется прошлое героя, о котором он рассказывает: «Всех непомерших брали — //Ив тайгу, в лагеря. // “Четвертак” на морозе, // Под охраной, во вшах…» А во-вторых, один из эпизодов его жития гласит, что на Первом вселенском соборе в Никее (325 год) «святитель Николай, не стерпев богохульства Ария, в присутствии всех ударил этого еретика по щеке. Отцы Собора сочли такой поступок излишеством ревности <.„> и самого заключили в одну башню. Но вскоре, убеждённые в правоте такого поступка <…>, освободили его из заключения, возвратили ему прежний сан и почтили его, как великого Угодника Божия»[402]. Этот эпизод предвосхищает строки Галича, в которых герой, раздражённый желанием заезжего москвича-стукача «беседовать… о спасенье Руси» (отметим здесь замечательную аллитерацию и игру слов: «И гогочет, как кочет, // Хоть святых выноси!»), мысленно восклицает:

Глагол согрешу (вновь, кстати, звучит христианский в своей основе мотив греха) не есть ли поэтическая реплика (она же — эмоциональная кульминация песни) на житийный эпизод? Герой готов ударить своего оппонента («Мне б с тобой не в беседу — // Мне б тебя на рога!»), и мы ему этот «грех» тоже простили бы… Думается, появление в песне образа именно Николая Мирликийского объясняется не только тем, что он упомянут (и не раз) в повести Солоухина «Чёрные доски» (на это обратил внимание А. Е. Крылов), но и возможностью отмеченных нами аллюзий. Трудно утверждать с полной уверенностью, что Галич был знаком с содержанием жития святого Николая, но дочь поэта, А. А. Архангельская-Галич, в ответ на наш вопрос сообщила, что у него были книги (в том числе и «старые» — то есть дореволюционные) по истории Древней Руси, что он вёл беседы на эти темы с Ю. Нагибиным. Среди книг могло быть и многократно переиздававшееся до Октября «Житие Николая Мирликийского». И конечно, зная о том, что в начале 1970-х годов Галич примет крещение, можно предположить, что в 1969-м он мог уже интересоваться христианством и углубляться в его историю. Между тем, в повести Солоухина перечислены клейма иконы Николая из собрания Третьяковской галереи, отражающие основные эпизоды жития святого, в том числе — «Избавление трёх мужей от казни» и «Избавление от темницы трёх колодников»[403]. Так что лагерные ассоциации на почве образа Николы могли возникнуть у поэта от одного только чтения повести Солоухина.