Речь идёт о событиях рубежа девятого — десятого веков: князь Олег, соплеменник Рюрика, призванного, согласно «Повести временных лет», править славянскими землями, — будучи князем новгородским, захватывает Киев, переносит туда столицу и подчиняет себе славянские племена. Однако, поэт допускает анахронизм: непокорные вятичи в состав древнерусского государства при Олеге не входили, они будут завоёваны позже, во второй половине X века[412]. Галич, выбирающий из всех славянских племён именно это, по-видимому, был знаком с текстом «Повести временных лет» или с каким-либо популярным изложением событий древней истории и знал о том, как сложно складывались отношения Киева с этим племенем. Но почему в роли покорителя вятичей оказывается у него именно Олег?

Можно предположить, что на этот выбор поэта повлиял другой (хрестоматийный) летописный эпизод — возвращение Олега после покорения Царьграда (оно, напомним, обыграно и в песне «Съезду историков»), на ворота которого символически повешен щит князя: «И сказал Олег: “Сшейте для Руси паруса из паволок, а славянам полотняные”. И было так! <…> И подняла Русь паруса из паволок, а славяне полотняные, и разодрал их ветер. И сказали славяне: “Возьмём свои простые паруса, не дались славянам паруса из паволок”»[413]. Налицо предпочтение, которое отдаёт Олег своим соплеменникам, воинам варяжского происхождения («Русь»); славяне же, которым приказано поднять паруса из материи худшего качества, выглядят здесь как люди второго сорта.

Между тем, в приведённых выше строках песни интересен и другой анахронизм: упоминание России, которой не стало. Слово «Россия» появилось в русском языке только в петровскую эпоху — до того была «Русь». Подмена названия в стихах тем неожиданнее, что «Россию» оплакивают вятичи, противостоящие «Руси» (варягам или их потомкам). Объяснение этому даёт, как нам думается, весь последующий лирический сюжет песни, в которой разворачивается сквозная поэтическая панорама русской истории и русской жизни, соединяющая разные эпохи — в том числе и современный для поэта день (об этом — ниже).

Мы можем соотнести строки об Олеге в «Русских плачах» со строкой о Мамае и татарах в стихотворении «Памяти Живаго». Их роднит общий мотив: свои как чужие. В широком культурном сознании князь Олег не воспринимается как чужой: летопись создавалась с киевских позиций, а уж русская литература — в лице того же Пушкина или, скажем, Рылеева, автора думы «Олег Вещий» — и подавно содействовала национальному «присвоению» этой фигуры. У Галича же, читавшего и Пушкина и (не сомневаемся) Рылеева и исторически уже знающего, что Олег — свой, последний подан при этом как чужой. Можно было бы добавить, в духе стихов о Живаго: «похуже половцев или печенегов».