В творчестве Сосноры полемическое освещение получают ключевые для образа окуджавского муравья мотивы — гуманизма, творчества, возвышенных стремлений. В стихотворении «Бодлер» из книги «Знаки» (1972) лирический герой прямо заявляет:

В «Муравьиной тропе» «гуманизм» героя: «Я шёл муравьиной, но всё же не волчьей», — жалок, это не жизненная позиция, а попытка оправдаться перед судом (кстати, волк у Сосноры — одна из само-репрезентаций). В «Бодлере» он уже развенчивается как ложь: то, что превозносится муравьями как «Мораль Мира», «драмы добра», оказывается на поверку культом «жратвы и жизни», то есть тем самым «мещанством». А в «Не печалуйся!» «гуманизм» «учителя» (Сенеки), проповедовавшего самопожертвование, но сожалеющего о погибших, просто отвратителен: «’’Сколько миллионов трагедий!” — сказал он блудословно» /732/.

Муравьиные порывы к возвышенному у Сосноры тоже, если не дискредитируются, то значительно снижаются. Перефразируя Окуджаву, можно сказать, что Соснора отказывается поверить в очарованность муравья (лирический герой его эссе «Очарованный рабочий» представляет себя совсем в иных масштабах, изначально творцом, изменяющим мир, а не созерцателем:

Я умру рано, чтоб создать под землёю псевдохудожественный круг <…> Я — как ходячий рабочий, безостановочен. Самолёт оттолкну ногой и полечу в сторону другую, бескрылую <…> Пока я хожу по Земле, я её заметно утрамбовал /П741-742/).

Я умру рано, чтоб создать под землёю псевдохудожественный круг <…> Я — как ходячий рабочий, безостановочен. Самолёт оттолкну ногой и полечу в сторону другую, бескрылую <…>

Пока я хожу по Земле, я её заметно утрамбовал /П741-742/).

Уже название эссе «Не печалуйся! — о муравьях» построено на контрасте, эффекте обманутого ожидания: после архаизированного, стилистически возвышенного, да ещё и восклицательного призыва следует «пояснение» — неожиданно прозаическое обозначение заведомо малого и приземлённого «предмета» рассмотрения (сравним в окуджавском претексте: «Не грусти, не печалуйся, о моя Вера!», «Не грусти, не печалуйся, матерь Надежда!», и даже обращённые к лирическому герою слова Не грусти, не печалуйся произносятся Любовью и сохраняют возвышенное звучание: «Я себя раздарила во имя твоё»). Подчёркивание коллективной природы само по себе исключает возможность любви — чувства индивидуалистического. Окуджавский бумажный солдатик, кроме всего прочего, «переделать мир хотел, // чтоб был счастливым каждый», а у Сосноры результатом гибели в огне миллионов муравьёв становится то, что другие, такие же, начинают строить такой же муравейник на том же месте. То есть Надежда (или Вера) оказывается связанной лишь с инстинктивным восстановлением статус кво. Автопсихо-логический герой Сосноры отличается от муравьёв своей причастностью к небу — как Пьяный Ангел или лирический герой стихотворения «Посмертное», который «не желает» воплощения в муравье, в частности, потому что они «Лишь Луны — лишены… Я — лунатик» /С634/ (освещённая /и освящённая/ луной белая простыня в эссе Сосноры — отнюдь не флаг капитуляции, даже перед Верой, Надеждой и Любовью, а знак избранничества новорождённого Поэта /лирического героя/):