Он смолк. Допив чашку остывшего кофе и укрепив на носу золотые очки, волнуясь продолжал:

— Расскажу вам историю отъезда. Я со своей женой Мари уехал в Америку 20 лет тому назад. Как сейчас помню день отъезда. Была южная весна. Празднично цвели сады. Встали мы рано, после петухов, наскоро позавтракали и побежали на улицу. Обегали все ближайшие переулки, где жили наши друзья и знакомые. Говорили мало, целовались много. Бы вали минуты — плакали. Были памятные подарки. Мари — золотое кольцо с рубином. Мне — английскую бритву. Просили писать не открытки, а письма. Обещали. Потом мы с Мари пошли прощаться с посаженным и ухоженным нами фруктовым садом. Пришли, сели на знакомую, всегда гостеприимную скамью и с грустной нежностью глядели на отцветающие яблони и вишни, глубоко вдыхая их аромат. Ми нуту мне казалось, что падающие на землю лепестки выражают печаль прощающегося с нами сада. И вдруг — мне в голову пришла счастливая мысль. Набрать в большую жестяную коробку садовой земли с душистыми лепестками и захватить ее с собой в Америку. Так я и сделал. Ко робка с землей и лепестками хранится у меня как реликвия в шкафу вместе с русскими книгами…

Он умолк.

Сквозь его очки я увидел увлажненные глаза. Через минуту он с жаром продолжал:

— Бывают дни, когда мне и Мари хочется поглядеть на землю и лепестки и подышать ими. Это бывает чаще всего весной, когда в Нью-Йорке цветут фруктовые сады. Я дрожащими руками открываю коробочку, и мы с Мари с непередаваемым волнением глядим на землю и лепестки и дышим ими.

За двадцать лет земля высохла. Точно пепел. Листочки пожелтели и тоже высохли… Но это нас не печалит. Символ жив… И мы радуемся.

Пожелав им доброго пути, я попрощался и ушел.

Шел и думал об этой душевной паре. Золотые люди!

На следующий день они поездом уехали в Гавр и там пересели на океанский пароход, шедший в Нью-Йорк.

Два великих символа

Два великих символа

Париж. 1928. На берегу Сены.

Этюд был закончен.

Он подошел ко мне, когда я уже тряпкой вытирал палитру и кисти.

Это был средних лет француз в одетой набок серой кепке и рабочей синей блузе.

— Вы разрешите полюбопытствовать? — спросил он.

— Конечно.

Подняв голову и щуря глаза, он внимательно разглядывал этюд.

— Да, месье, видно вы художник, любящий природу. Хорошо!

— Скажите, — прибавил он, — вы иностранец?