— И вот вчера в «Правде» опять вижу эффектное клише. Приятная композиция. Удачно передано движение фигур. И подумал: меня не обманешь. Я теперь осторожен. Типичная стопроцентная газетная фотография. Беру. Подношу к очкам и разочарованно читаю: «Картина художника Шумова».

И опять, немного погодя, спросил:

— Теперь скажите, как мне быть?

* * *

Встретились мы на выставке Кончаловского. Остановились перед автопортретом художника. Молча простояли минуты две.

— Нравится, Ильф?

— Нравится. Хороший художник. Крепкая рука и великолепный глаз.

Разговорились о живописи.

— Вы ведь знаете, что я вырос в семье художников. У меня два брата художники. Фазини-брюнет и рыжий Мифа. Они, кажется, неплохие художники. В нашем доме часто и много говорили о живописи, о цвете, о колорите, о французском искусстве. Говорили о Пикассо, Матиссе. Я обязан быть грамотным, хотя живопись мне не давалась.

— Фазини вам, Ильф, показывал свои работы?

— Видел. По-моему, если я не ошибаюсь, он увлекся декоративной живописью. Она, кажется, всегда тянула его к себе.

* * *

Последний раз я с ним говорил в своей мастерской. Лицо Ильфа было серым. Губы сухие, бледные.

После показа моих работ мы посидели на диване.

— Ильф, расскажите немного о себе.

— Хотите я вам расскажу о заграничных отзывах об Ильфе и Петрове? В этих новых советских сатириках много от Гоголя.

И добавил: «Ничего себе хватанули. Подташнивать стало, как после острого иностранного блюда».

* * *

Гроб с сожженным страданиями Ильфом стоял в Доме писателей. Много народа. Видел Бабеля. Он умеет прятать свое горе за острой фразой:

— Мне кажется, что Петров лежит рядом с ним…