{По приезде моем в эту деревню} на другой день я видел Клейнмихеля очень больным в постели; он мне сказал, чтобы я подписался свидетелем на его завещании. Прошло несколько дней; болезнь туго подавалась средствам доктора Фейхтнера и докторов, приехавших из Харькова; я несколько дней не видал больного. Свита его состояла из чиновников особых поручений Мицкевичан (бывшего впоследствии директором канцелярии главноуправляющего путями сообщения) и Боричевского{411} (бывшего после Мицкевича директором той же канцелярии, впоследствии члена Совета Министерства путей сообщения) и из состоявших при Клейнмихеле инженер-подполковника Серебрякова (впоследствии генерал-лейтенанта), капитана Адамовича (впоследствии действительного статского советника) и меня. Вся эта свита помещалась в маленьком флигеле господского дома подле отхожего места, так что в нем от тесноты, жары и вони было невыносимо. Мы, за исключением Адамовича, распределили между собой наши занятия в случае смерти Клейнмихеля; когда Адамовичу случилось подслушать наши об этом толки, он воскликнул:
– Нет, он не умрет.
Адамович оказался прав.
Когда Клейнмихелю сделалось лучше, первым его действием была следующая комедия; он приказал свое завещание принести потихоньку в кабинет его жены и положить на ее стол. Этим завещанием он делал жену свою наследницею всего своего имения, состоявшего из благоприобретенного им м. Почепа, населенного 4800 крепостными крестьянами. Этот акт был не только бесполезен, но мог быть и убыточен. Графиня имела по закону право только на 1/7 часть имения и, следовательно, наследуя всем имением, должна была бы внести за остальные 6/7 имения пошлинные деньги, которые составили бы до 20 тыс. рублей. Графиня же, имея собственное большое состояние, вовсе не нуждалась в предоставлении ей этого имения, которое, впрочем, никогда ничего не приносило, кроме убытков; оно было заложено в сохранной казне, куда ежегодный платеж процентов простирался свыше 20 тыс. руб.; каждый год накоплялась на нем недоимка, по временам уплачивавшаяся из доходов с собственных имений графини.
Когда здоровье Клейнмихеля дозволило ему выходить из комнаты, он сиживал, во время обеденного стола, накрытого в аллее сада, перпендикулярной к дому, на террасе перед домом, и оттуда смотрел в зубы нам, сидевшим за столом. Он очень был недоволен, когда состоящие при нем инженеры редко показывались в его семействе, так что Серебряков решился мне сказать о заявленном Клейнмихелем неудовольствии на то, что я прихожу только обедать, о чем Клейнмихель выражался следующим образом: