– Кочубей дурак, сам не знает, что просит.

Языков же вздумал при этом объяснить теорию погашения занятого капитала; Клейнмихель взглянул на него очень сурово, и Языков, с перепугу, начал молоть о погашении такую бессмыслицу, что никто не в состоянии был бы понять то, что он объяснял.

В половине июня Клейнмихель начал говорить, что для его здоровья пребывание в его имении Почепе Черниговской губернии предпочтительнее, и начал туда собираться. Каждый вечер назначался выезд на другое утро и утром отменялся. Все время пребывания Клейнмихеля в деревне, уездный исправник и окружный начальник государственных имуществ не сходили со двора господского дома, и у них были в готовности 60 лошадей для экипажей Клейнмихеля, его семейства, свиты, прислуги и кухни. От курского имения с. Дмитриевского до с. Почепа, на протяжении 400 верст, через каждые 20 верст было с той же целью приготовлено по 60 лошадей. Этих лошадей, по распоряжению местных губернаторов, брали у окрестных владельцев. Были такие помещики в весьма малом числе, как, например, мой старый друг A. С. Цуриков, которые не слушались исправников и не высылали своих лошадей, но тем тягостнее было их соседям, так как, во всяком случае, требовалось на каждую станцию не менее 60 лошадей. Эти лошади прождали Клейнмихеля 6 недель в самую жаркую рабочую пору, в июле и августе.

Каждое утро Клейнмихель вставал с ругательствами, и все его ругательства выносил на себе Серебряков, обязанный быть у него, как только он поднимется с постели. После того Серебряков приходил в наш флигель и обыкновенно уговаривал меня идти к Клейнмихелю, чтобы развлечь его. Я всегда отказывался, опасаясь подвергнуться такой же руготне; на это Серебряков обыкновенно возражал, что Клейнмихель действительно встал озлобленным, но что Серебряков его подковал, и теперь Клейнмихель находится в наилучшем духе. Конечно, это было пустое хвастовство со стороны Серебрякова, но вся свита Клейнмихеля очень тешилась над его выражением, что он подковывает Клейнмихеля. По этому случаю, я поднес ему древний каменный молот, выброшенный из русла Днепра при взрывании камней в его порожистой части. Длинный адрес, при котором был поднесен молот, был весьма удачно написан Боричевским на славянско-церковном языке; в адресе мы удивлялись искусству великого мужа, умеющего подковывать ноги человека, наподобие ног конских и т. д. Хотя Боричевский был человек умный и в известном отношении ученый, но Серебряков и я любили подшучивать над ним, не имевшим понятия об общественных приличиях. В деревне Клейнмихеля, конечно, все ходили без орденов; один Боричевский являлся к обеденному столу с Анненским крестом в петлице. Несмотря на то, что он был тогда только надворным советником, мы его звали «Ваше Превосходительство», полагая, что едва ли он дослужится до этого титула, а между тем он до него дослужился еще в начале 1855 г., а в 1856 г. получил уже Станислава 1-й ст., тогда как мы были произведены в генерал-майоры только в августе 1858 г.