В этот день был обед у Фабра, за которым Клейнмихель был очень любезен; он был на это большой мастер, когда хотел казаться таковым. Вечером назначено было ехать на другую сторону Днепра для указания места, где предполагалось начать шоссе. Когда Клейнмихель увидал из окна присланный для него Осинским экипаж, он вышел из себя и разбранил Серебрякова за то, что последний мог думать, что Клейнмихель поедет в такой колясчонке, как он выразился. При этом заочно был разруган и Осинский за то, что он не имеет лучших экипажа и лошадей, между прочим он сказал:

– Ну, хорош же начальник округа, – не имеет даже порядочного экипажа.

Коляска, лошади и кучерская одежда были действительно очень обыкновенные; содержание, получаемое начальником округа, едва давало средство иметь и такой экипаж, а просить дать Клейнмихелю лучший экипаж у кого-либо из жителей Екатеринослава Осинский или не хотел, или не догадался. Клейнмихель решительно объявил, что он вовсе не поедет, если не будет приличного экипажа. Серебряков добыл тот же прекрасный экипаж, в котором Клейнмихель с губернатором разъезжал целое утро. На месте, где предполагалось начать работы шоссе, Клейнмихель разбранил Осинского, который вследствие этого совсем растерялся. Я не был свидетелем этой сцены; тон Клейнмихеля мне до того надоел, что я старался как можно реже видеть его; конечно, отсутствие мое было им замечено.

На другой день предполагалось ехать по Днепру для осмотра работ в порожистой его части, но начались дожди и грозы, при которых это плавание было неудобно, и потому оно откладывалось со дня на день. Клейнмихель, вообще боязливый, особенно боялся воды, и потому нервы его были очень расстроены в виду предстоящего плавания, с откладыванием которого они более и более расстраивались. Из вышесказанного мною о Клейнмихеле читатель может представить себе, до чего доходили его капризы в {несколько} дней, проведенные в Екатеринославе. Мне из этого времени остался памятным приезд командира корпуса внутренней стражи генерала от инфантерии Гартунга{438}, с которым Клейнмихель обходился, как со своим подчиненным; за обедом при мне Клейнмихель напоминал Гартунгу, как в начале столетия несколько армейских офицеров были назначены для обучения {службы} к отцу Клейнмихеля; Гартунг был в это время майором, а Клейнмихель мальчиком. В кабинете, в котором занимался Клейнмихель, был прекрасный ковер; кто-то заметил, что нежные цвета его узоров портятся от проливания на него спиртовых жидкостей; Клейнмихель тогда же вылил на него склянку одеколону. Хотя он и дулся на меня за Осинского, но иногда обращался ко мне с разговорами, между прочим, говоря, что очень скучает от бездействия, спрашивал, что я делаю целые дни; я отвечал, что читаю. На вопрос его, что именно я читаю, я отвечал: «геологию». Он спросил, что это за птица, и на мое объяснение заметил, что французишки выдумывают всякий вздор, а мы готовы им верить и теряем время в чтении их фантазии.