– Я вам отдал уже мои приказания.

И затем с ним простился.

Клейнмихель назначил прием на другой день в 11 часов утра. Часом ранее назначенного времени в зале Клейнмихеля собрались все старшие екатеринославские чиновники и многие помещики, не только живущие в Екатеринославе, но и приехавшие из деревни, чтобы взглянуть на «вельможу», как они называли Клейнмихеля. Последний, недовольный говором, происходившим в зале его за час до времени, назначенного им для приема, сделал об этом замечание Серебрякову, передавшему его Фабру, который немедля вывел всех из залы на улицу в страшный июньский жар; и, несмотря на мое приглашение, чтобы он вошел в комнату, оставался на улице, пока Клейнмихель за четверть часа до 11 часов не велел всех позвать в залу. Он готов был выйти в нее, но не выходил, узнав, что не приехали еще управляющий округом путей сообщения Осинский и никто из его подчиненных, которые не прибыли и к 11 часам, несмотря на то, что за ними посылали. Клейнмихель, подождав еще минут десять, вышел в залу в ту самую минуту, как в другую дверь входили Осинский со своими подчиненными, что произвело суматоху в рядах выстроенных чиновников и помещиков. {В V главе «Моих воспоминаний» я уже описывал прием Клейнмихелем служащих в Нижнем Новгороде; те же вопросы повторял он и в Екатеринославе, и воображаемое его всезнание производило то же удивление между представлявшимися.} Клейнмихель прошел мимо Осинского и его подчиненных, не сказав им ни слова.

После приема Клейнмихель сел с Фабром в коляску, которую последний выпросил у одного из богатых помещиков, и поехал осматривать город, здание присутственных мест, тюрьмы, больницы, правление IX округа путей сообщения и строительную комиссию. Помещение правления IX округа он нашел не довольно опрятным, а поданные ему чертежи разных частей округа и работ не чистыми, за что, сделав выговор Осинскому, удивлялся, что я, приехав в Екатеринослав ранее его, не указал, в каком виде последние должны быть ему представлены. Конечно, я промолчал о данном мною Осинскому совете насчет чертежей и о том, что он меня не послушался, чтобы не возбудить еще большего гнева. В тюрьме Клейнмихель нашел содержащегося в ней, за неимением в городе гауптвахты, инженерного офицера, женившегося в 1850 г. на дочери екатеринославского исправника Дмитриева. Он обвинялся в краже у помещика Клевцова^н мешка с деньгами. Выше я упоминал, что в 1850 г. я бывал у означенного офицера, который со своей молодой женою составляли миленькую парочку. Мать молодой, женщина безнравственная, пустила и дочь свою по безнравственной колее; с этой целью возила ее, в противность воли ее мужа, в Одессу. Последний, заметив, что жена его посылает к помещику Клевцову, жившему в деревне, свой мешок с вложенными в него письмами, и узнав, что Клевцова нет в деревне, поехал к нему и взял из его кабинета означенный мешок при свидетелях. Клевцов подал жалобу, в которой показал, что в мешке были деньги. По произведенному следствию кража мешка была доказана, но не было доказательства, что в нем были деньги; офицер был отдан под суд арестованным. Клейнмихель, в день посещения тюрьмы, был в сюртуке формы, присвоенной тогда инженерам путей сообщения; в таком же сюртуке был и содержавшийся в тюрьме. Клейнмихель выразил неудовольствие видеть в остроге своего подчиненного офицера, носящего с ним одинаковую форму.