Светлый фон
Григорием Александровичем

По окончании ревизии правления IX округа путей сообщения, возвращаясь из Екатеринослава в Петербург, я нашел Клейнмихеля в Москве, делающего распоряжения по случаю скорого открытия для публики железной дороги между столицами. Об эксплуатации такой значительной железной дороги никто в России не имел тогда никакого понятия; составленные и утвержденные Клейнмихелем правила для пассажиров были весьма недостаточны и во многих отношениях странны. Но каковы бы они ни были, следовало их сделать как можно более известными; между тем, они не были напечатаны ни в одной газете, а брошюры, в которой они были напечатаны, нельзя было ни купить, ни достать <другим образом>. Все издание ее хранилось в квартире Клейнмихеля, который раздавал ее в виде милости только избранным и, между прочими, мне, генерал-адъютанту Владимиру Ивановичу Назимову, бывшему в то время попечителем Московского учебного округа, и свиты Его Величества генерал-майору Сергею Францевичу фон Брину, бывшему тогда начальником штаба 6-го пехотного корпуса. Зайдя к последнему, я нашел его и Назимова с означенными брошюрами в руках и восхваляющими мудрость Клейнмихеля и его к ним благоволение. Увидев меня, они, показывая мне брошюры, хвастались тем, что удостоились получить их из рук его сиятельства. Я заметил, что подобная раздача правил для пассажиров по железным дорогам одним избранным в высшей степени нелепа, что эти правила должны быть известны всем, а потому следовало бы их распространять всеми средствами, а не давать в виде милости, и что, при поверхностном их просмотре, я нашел в них много смешного. Так, например, было сказано, что пассажир не имеет права брать с собой птиц в клетках и без оных, и что вес всего багажа у каждого пассажира не должен превышать одного пуда; за перевозку багажа назначена особая плата с каждого фунта сверх платы за пассажирский билет, который не дает права на бесплатную перевозку ни одного фунта. При отправлении же первого поезда оказалось, что у каждого из пассажиров 1-го и 2-го классов было багажа более пуда; первым явившимся пассажирам было отказано в приеме их багажа, но вскоре увидав, что вагоны означенных двух классов остаются пустыми, нарушили с первого же поезда означенное правило.

Назимов и фон Брин выразили мне удивление в том, как я могу так отзываться о непосредственном моем начальнике и человеке столь замечательного ума, как Клейнмихель. Что руководило мнением этих господ? Во-первых, желание курить фимиам временщику, а во-вторых, собственная их глупость. В глупости фон Брина, кажется, никто не сомневался, {за исключением Императора Николая, который, по необъяснимым причинам, в каждый приезд свой в Москву выказывал ему свое благоволение, а в приезд фон Брина в Петербург, во время войны 1853–1855 гг., всегда находил, что он приезжал кстати; не понимаю, когда и для чего он мог быть кстати. В начале царствования Александра II он вышел в отставку}. Глупость Назимова была также почти всем известна, но это не помешало ему быть попечителем учебного округа, а впоследствии генерал-губернатором Северо-Западного края; в обеих должностях, и особливо в последней, при начале польского мятежа в 1861 г. и 1862 г., он наделал много вздору, который со временем раскроется историей{443}. {В 1863 г. Назимов уволен от последней должности с назначением членом Государственного Совета. В публике рассказывали много анекдотов о глупости и невежестве, которые он выказал, стоя во главе старейшего из русских университетов, вероятно, они сохранятся в современных записках, и потому я не привожу их здесь; ограничусь одним следующим рассказом о Назимове.} По переезде моем в Москву в 1852 г., я часто встречался с Назимовым у его родственника, очень умного старого сенатора Александра Федоровича Дребуша{444}. Назимов любил беседовать со мною и за обедом всегда старался садиться возле меня. Осенью 1853 г. на одном из таких обедов, сенатор, посланный для изыскания средств к прокормлению голодавших, вследствие сильного неурожая, крестьян Смоленской, Витебской и Могилевской губерний, и только что возвратившийся из этой командировки, толковал с Дребушем о затруднениях доставить необходимые для прокормления крестьян продукты. Назимов, слыша эти разговоры, сказал мне: