В тот день, что я приехал, кончили убирать хлеб. Бабы с пением и венками из колосьев пришли к барскому дому. По старому обычаю, барыня венчала короной из колосьев женщину, которую выбрали царицей, и начался сельский бал, праздновали дожинок{212}. Поздно, засыпая, я слышал звуки флейты и бубен.

Меня поселили, вместе с Милюковым, в отдельном домике, напротив главного дома, где жили хозяева. В окно комнаты врывались розы и весь сад был ими полон. Хозяйка особенно любила розы, у нее было громадное их количество и они цвели все лето.

В большой дом мы ходили на трапезы, за которыми собиралась вся семья. Переболев немного, я встал к воскресенью и застал у хозяев целое общество соседей, преимущественно женщин и девушек. Приехала семья известного земского деятеля Хижнякова, графиня Милорадович и другие. – Это была милая нетронутая провинция, такая как могла бы быть 30, 40 или 50 лет тому назад, – быт среднего русского помещичьего общества, одинаковый на севере, в центре и на Юге России. Сначала музицировали. Милюков легко играл на скрипке. Ему аккомпанировала бойкая гимназистка. Потом присоединилась барышня, которая выводила мелодии на гребенке. Затем начался бал. И стар и млад плясали до упаду, от чистого сердца.

Насытившись танцами, начали играть, конечно, в secrétaire[262]. Посыпались вопросы с лукавыми намеками и всем, что водится в таких случаях и что вызывало взрывы смеха и подстрекало любопытство. На одной бумажке было написано: «Кого Вы больше любите, – Павла Николаевича или Григория Николаевича?» – и с деревенским радушием, так, чтобы всех угостить, было отвечено: «Павла Николаевича я люблю старой любовью, а Григория Николаевича – новой». – Наконец, когда все шутки и остроумие истощились, когда желудки были так полны, что уже не вмещали в себя новых явств, хозяева и гости разошлись спать.

На следующий день я уехал вместе с Милюковым, которого вызывали в Киев. Перед отъездом милая старушка Коростовец, которая видела меня в первый раз, серьезно упрекала меня, отчего я не приехал со всей семьей, и прямо тронула меня, когда, слегка покраснев, стала приглашать меня переехать к ней со всеми на житье. «Вы видите, что у нас всего много, мы вам предоставим весь дом, где Вы живете. Право, Вашим детям будет лучше в деревне, чем где-нибудь в городе. А мне просто стыдно, что мы одни всем этим пользуемся».

Милая, добрая старушка! Что осталось теперь от этой мирной идиллии? – Боюсь, что она не выдержала новых более серьезных испытаний и сметена волной петлюровщины и шедших по ее пятам большевиков. Второе водворение их на прежнем месте всегда обходится хуже первого.