Это обстоятельство было крайне важно для Добровольческой армии, которая в Кубани имела прекрасную базу в области продовольствия, а также человеческого материала. Кубанские казаки в военном отношении были устойчивее своих донских собратьев.

За эти выгоды, которые она находила на Кубани, Добровольческой армии пришлось, однако, платить дорогую цену. Они создавали для нее невольную фактическую зависимость от области. К тому же, на первых же порах были допущены роковые ошибки, которые отразились в дальнейшем на всем характере отношений Добровольческой армии и Кубани.

Когда Добровольческая армия освободила Екатеринодар, она могла завести там, какие хотела, порядки. Всего проще было бы назначить генерал-губернатора для управления краем, задаваясь исключительно задачами временного управления в связи с главными военными задачами. В то время освобожденные от большевиков кубанцы не могли притязать ни на что большее. Вместо того, высшее командование решило на первых же порах показать себя освободителями, дать почувствовать всю разницу своей либеральной власти от власти большевиков. Кубанцам было обещано, что им предоставят самим устраивать свои дела, для чего будет создана Рада. Вместе с тем не была даже в общих чертах определена компетенция этой Рады. Правда, в это время у командования совершенно не было людей, с которыми оно могло бы посоветоваться, как направить дело гражданского управления.

Либерализм Добровольческой армии дал свои плоды с самого начала. В Екатеринодаре нашли себе приют местные эсеры, которые сразу повели кампанию против «реакционного» направления высшего командования и, в противовес ему, стали отстаивать кубанскую самостийность. Приехавший из Киева Шульгин стал издавать газету «Россия», в которой поместил ряд блестящих статей, раскрывая сущность «народоправства» и противоставляя ему монархическое начало. Шульгин заявлял, что он не является официозом Добровольческой армии, что он говорит исключительно за свой страх и риск. Это только облегчило эсеровским газетам производить яростные нападки на него, требуя закрытия его газеты.

При первом же свидании с Деникиным я спросил его, почему считают нужным так церемониться со всеми этими проявлениями оппозиции и интригами против Добровольческой армии. «Не трудно, приехав на три дня, критиковать то, что делается, – ответил мне Деникин, – а поживши, Вы увидите, что дело не так просто. Вот Вам пример. Когда мы взяли Ставрополь, я назначил туда военного губернатора. Признаюсь, выбор оказался неудачен. Он с места в карьер объявил, что отменяются все законы, изданные после февральского переворота 1917 года. Тотчас этим воспользовались враги Добровольческой армии, чтобы повести против нее пропаганду, распространяя слух, что она поставила своей задачей полное восстановление старого строя и чуть не крепостного права. Через неделю полтора уезда было охвачено восстанием. Против нас было 40 000 вооруженных людей. Как же при таких обстоятельствах не соблюдать величайшую осторожность? Надо всех огладить и успокоить и не ставить резко никаких вопросов».