Дорога в Дюльбер шла через ливадию, Орианду, мимо Айтодора. Это – самая красивая дорога на южном побережье Крыма. Все время она вьется вдоль моря, над нею громоздятся скалы, и вдали – волшебный Ай-Петри, с двумя зубцами на вершине, словно замок какого-то чародея. Не так давно эта дорога была одной из самых оживленных. По ней летели придворные автомобили и экипажи. Простых смертных не пускали через ливадию. Теперь – все пустынно. Лишь утром и под вечер тянутся линейки и редкие коляски из Алупки в Ялту и обратно.

Дюльбер построен во вкусе татарского замка из ослепительно белого мрамора, похожий на сахарное украшение. Крымские архитекторы много изощрялись над всевозможными затейливыми дворцами и дачами. За исключением дворца в Алупке, все эти сооружения как будто задаются целью нарушить своим дурным вкусом красоту природы. В сравнении с другими такими же попытками, Дюльбер все-таки сравнительно выигрывает, но при ярком солнце глазам больно от его белых стен.

Я был принят очень радушно обеими семьями, жившими в Дюльбере. Великий князь вспомнил, как я приезжал к нему в Ставку в 1915 году, когда шла речь о занятии Константинополя{219}. Его жена, Анастасия Николаевна, была пожилая толстая женщина, добродушная и мало интересная. Совсем иной была ее сестра Милица Николаевна, жена великого князя Петра Николаевича. Она была всесторонне образована, имела живой, наблюдательный ум. В ней чувствовался сильный темперамент, честолюбие и опытность в интриге, вывезенная ею, вероятно, еще из Черногории, где к этому ее приучили маленький двор и большие претензии. Видно было, что она, будучи умнее всех своих родственников, вертит ими по-своему. Ее муж, великий князь Петр Николаевич, был простой, добрый человек, обожавший жену и старшего брата. У них были дети, – дочери: молодая княгиня Орлова и княжна Марина, миловидная и милая молодая девушка, уже не самой первой молодости, умненькая и способная; она очень недурно рисовала и писала стихи. Был еще сын, юноша лет двадцати – Роман, красивой и благородной внешности, совсем молодой принц, но слабенький и изнеженный на вид.

Сам вел[кий] кн[язь] Николай Николаевич выглядывал гораздо более свежим и бодрым, чем когда я его видел в Ставке. Хотя ему было за 60 лет(?!), он держался все также прямо и стройно, благодаря чему казался еще более высоким. В нем сохранилась какая-то юношеская быстрота в движениях.

Я приехал до обеда, в седьмом часу вечера, и потом просидел у него в кабинете до 12 часов ночи. Он неутомимо говорил о делах.

Прежде всего он подтвердил мне то, что конфиденциально я знал уже от генерала лукомского, а именно, что генерал Алексеев доверительно довел до его сведения, что Добровольческая армия мечтает, чтобы в известную минуту он стал во главе ее, и запрашивал его принципиального согласия, с тем чтобы оповестить его, когда такая минута настанет. Поручение дано было князю Петру Михайловичу Волконскому. Великий князь, решивший лично не принимать никого, кто являлся бы к нему с каким-либо политическим предложением, не сделал исключения и в данном случае, но через других лиц дал знать Волконскому, что принципиально он на это согласен, но ввиду особых условий, при коих в свое время состоялась его отставка, он считает нужным, чтобы призвание его к власти состоялось не иначе, как по соглашению Добровольческой армии с достаточно вескими общественными деятелями, и не носило какого-либо партийного характера. По этому поводу он ознакомил меня с этими условиями своей отставки.