Вообще, епископат, как и всюду, был слабо представлен. Были почтенные и симпатичные люди, но сильных руководителей не замечалось. Все с уважением относились к председателю Собора архиепископу Митрофанию, но это был старый монах, не любивший и не умевший руководить собраниями. Товарищем его был архиепископ Таврический Димитрий, родом грузинский князь, но пылкий противник грузинской самостийности. Это был красивый старик, ликом напоминавший иконы св. Николая Мирликийского, с чисто южной горячностью и стремительностью. Он был чист и незлобив, как ребенок, но постоянно горячился, весь вспыхивал и несся на кафедру, чтобы против чего-нибудь протестовать. У него был друг, епископ Челябинский Гавриил, с которым я ближе познакомился в вагоне, на обратном пути из Ставрополя, и который произвел на меня наибольшее впечатление изо всех, кого я видел на Соборе.

Внешность преосвященного Гавриила отнюдь не соответствовала его внутреннему облику. Толстый, обрюзгший, с большим отвислым животом, он на первый взгляд совершенно не производил духовного впечатления, но, когда мы ехали в вагоне, он очень скоро овладел всеобщим вниманием. Это был тонкий и глубокий богословский ум, и вместе с тем в нем чувствовалась верная церковная струя. Он был знатоком Священного Писания и богослужения, и никого я не видел, кто бы так воспринимал все красоты и того и другого. Он был тонким эстетом Божьего слова. Можно было с наслаждением слушать, например, его комментарии к притче о блудном сыне. Он раскрывал тонкие красоты и глубину мыслей в таких местах Священного Писания, мимо которых громадное большинство проходит с повязкой на глазах, не замечая их. Не было такого вопроса, самого сложного и трудного в области богословия – о смысле творения, сущности зла, будущей загробной жизни, на который он не дал бы обстоятельного ответа в духе чистой церковности. Ему самому доставляло удовольствие беседовать обо всех предметах, он говорил порою с истинным вдохновением, и порою незаметно для него самого, из его глаз текли слезы. Высокое настроение порою сменялось блестящим остроумием. Он обладал замечательной способностью подражать, изображал в карикатурном виде архиерейский хор и голос протодиакона, подчеркивая всю пошлость тех условных «красот», которые заставляют умиленно вздыхать благочестивых старушек, приятно щекоча их нервы. Иногда, чуть заметно изменив тембр голоса, он так подражал кому-нибудь из присутствующих епископов или священников, что трудно было не рассмеяться.

Епископ стоял у открытого окна в коридоре вагона. Вокруг него столпились члены Собора, другие епископы, священники и миряне, и простояли целые часы до глубокой ночи, внимая его вдохновенным речам. Я прослушал его до двух часов ночи. На следующее утро он снова зазвал меня к себе в отделение, и снова полились речи в ответ на вопросы, которыми его осыпали.