За пределами собственно философского наследия их близость можно оценить по тому, как они используют литературу. Им обоим свойственна клиническая работа с литературой, отличающая их от корпорации профессиональных философов, которые чаще всего не выходят за пределы академической философии. Известно, как крик Арто в «Логике смысла» деконструирует ученые поверхностные коннекции Льюиса Кэрролла; причем Делёз обнаруживает Арто в самой сердцевине вопросов, которыми задавался Фуко: «Немыслимое как двойник мысли, и в самом конце „Слов и вещей“ появляется тема двойника, характерная для Фуко, которую он интерпретирует по-своему и которая роднит его с Арто, Хайдеггером, Бланшо[1391]. Фуко обнаруживает здесь опыт, близкий опыту Арто, который достиг в мысли чего-то такого, что выходит за пределы мысли и становится для писателя «витальным бессилием.[1392]

Эта тема двойничества присутствовала еще в одной из первых книг Фуко, посвященной другому писателю, Раймону Русселю.[1393] Рассуждая об искажении, возникающем в пространстве между зрением и речью, Фуко находит в литературе источник вдохновения. Отношение к языку вместе с желанием практиковать это отношение в его пределах, общим для Фуко и Делёза, может быть выражено одной фразой Русселя: «Вскрыть вещи, вскрыть слова.[1394] Одна из интуиций Русселя состояла в том, что можно построить два высказывания на основе бесконечно малого различия, которое, однако, меняет их глобальный смысл на фундаментальном уровне[1395]. С точки зрения Фуко, как и Делёза, литература обладает не иллюстративной или экзотической ценностью, а ценностью эксперимента, акта творения, и если философия, по Делёзу, состоит в изобретении концептов, то литература сопровождает ее в этом созидании.

В отношении Фуко и Делёза можно обнаружить не только общее основание, но и линию становления фукианства, продолженную Делёзом. В своем тексте «Post scriptum к обществам контроля», опубликованном в 1990 году, Делёз развивает жест Фуко[1396]. Как и Фуко, Делёза волнует актуальная ситуация, он чувствует, что перемены требуют осмысления. Он исходит из предложенной Фуко исторической схемы, в которой выделена модель общества, основанного на суверенитете, когда власть являла себя в своей способности предавать смерти. Затем, в современную эпоху, то есть в XVIII–XIX веках, была установлена дисциплинарная модель, определяющая человеческую деятельность по схеме «великого заточения», которое привело к всеобщему распространению закрытых универсумов с их дисциплиной, захватывающей каждую частицу социального тела. Было построено множество тюрем, казарм, школ, заводов и т. п. по образцу паноптикона. Функция власти уже не в том, чтобы предавать смерти, а в том, чтобы дисциплинировать тела, заставлять их жить, оптимизировать потенциальности и позволять им умирать.