Каждый день Делёз с одной стороны улицы и Флётьо с другой вступают в безмолвное общение. Один открывает окно, чтобы выкурить первую сигарету, другая в окне напротив расчесывает свои длинные волосы. Делёз стал частью повседневной жизни писательницы, которая вывела его в качестве персонажа в своей книге «Мы вечны»[1835]. В главе, в которой он фигурирует, появляется известная тема пробивающейся травы, противопоставляемой дереву, занимающему сторону власти: «Я была так рада видеть эту пробивающуюся траву, смотрела на нее, когда ходила по улицам города, она была танцем нашего города»[1836]. В этом воспоминании о Делёзе, своем соседе, писательница упоминает о его силуэте в окне напротив.

Делёз, любитель так называемых малых жанров, воздает должное новелле, отведя ей видное место в «Тысяче плато». Еще в 1960-е годы он вернул достоинство другому жанру, тогда презираемому, но впоследствии легитимированному, а именно детективу. По случаю тысячного выпуска «Черной серии» в 1966 году Делёз пишет о необыкновенном прорыве, который удалось совершить этой серии, сумевшей перевести классический полицейский детектив, всегда нацеленный на поиски истины, как в своем рациональном французском изводе, так и в британской версии в духе Конан Дойля, в совершенно иной регистр – сцепления ошибок и «потенций ложного»[1837], который выражается в триединых отношениях разоблачения, коррупции и пыток. Таким образом, «Черная серия» связана с великой традицией, которую Делёз возводит к Светонию и Шекспиру, прибегнувшим к зловещей сборке гротескного и ужасного, позволявшей им свободно распоряжаться жизнью и смертью своих персонажей.

Делёз изучал также и проклятую литературу. Можно вместе с Раймоном Беллуром отметить необыкновенную близость между Делёзом и Анри Мишо[1838]. Раймон Беллур в своем предисловии представляет поэта как «разновидность множественностей»[1839], составленных из сильных впечатлений, например, когда он был врачом или матросом, прежде чем стать писателем, поставившим себе цель передать этот опыт и его аффекты в своем письме или живописи. Согласно Беллуру, который в данном случае повторяет делезовское определение настоящего писателя, Мишо заставил «язык заикаться». Его фрагментарность, потоки, размеченные купюрами, представляются наиболее точным литературным отражением философской проблематики Делёза: «Писать – значит отвечать. Делать из языка, понимаемого как часть чувственного, место реакции на чувственное, на его многочисленные случайности»[1840]. Поиски Мишо в данном случае в некоторой степени сближаются с поисками сюрреалистов, с которыми он, однако, порвал: задача состояла в том, чтобы исследовать мышление через письмо или живопись.