Поразительная психологическая проникновенность этой сцены мало с чем сравнима в мировой литературе. Все в ней удивляет и потрясает как читателя обыкновенного, так и искушенного. Полное отсутствие всяких специальных художественных средств – эпитетов, сравнений, метафор. Правда, в конце вспыхивает единственная и ослепительная метафора «черного диска солнца», не разгаданная, на наш взгляд, критикой до сих пор.

Вполне объяснимо, почему большинство исследователей шолоховского творчества, обязательно указав на эту сцену, как правило, ее не анализируют. Естественность, простота, высочайший трагизм сцены похорон в своей непередаваемой художественной цельности сопоставимы только с самой жизнью. Ни жест, ни движение, ни описание внешности не играют роли формы выражения состояния героя. Исчезла, кажется, дистанция между предметом изображения и материалом изображения, создавая эффект полнейшей жизнеподобности. Шолоховское с л о в о оказалось равновеликим самому бытию, оказалось как жизнь неразложимым, неделимым…

Шолоховский психологизм, пройдя в «Тихом Доне» последовательно через разные стадии психологических характеристик – от «пассивных» до «диалектики души», в финале предстает образом, вмещающим в себя всю долгую романную историю становления и преобразования. Велико искушение назвать психологические характеристики Григория в последних главах явлениями опосредованного способа психологизма, как мы, собственно, и сделали. Но в том-то и дело, что, вместив в себя ранее осуществившиеся формы и средства психологического анализа, психологизм последних глав «Тихого Дона» производит впечатление совершенно нового художественного образования в романе.

Этот анализ «помнит» все прежние способы психологического раскрытия героя, он несет в себе такую конденсацию психологического напряжения, какая органично совмещает и непосредственные приемы описания психологических состояний героя – «диалектика души», и опосредованные – «психофизиология» и психофизиогномия». Оказалось, что внутренняя способность психологического анализа к концентрированному обобщению может принимать и такие лаконичные формы своего внешнего выражения. Писатель прослеживает только физические движения героя, но они выступают как обнаженнейшая «непосредственность» в психологическом смысле, как единственно возможный художественный эквивалент психологическому состоянию персонажа.

* * *

Самосознание Григория Мелехова, войдя в роман наряду с сознаниями и голосами других героев, наряду с голосами автора, природы, истории, изменило и традиционную субъектно-объектную организацию психологического анализа. Хоровая форма психологического анализа, как это было исследовано в работах Л. Киселевой и др., расширила субъективное авторское видение и понимание человека в сложную эпоху революционного преобразования общества до пределов народного видения, до художественно возможных пределов объективного знания о жизни. Одновременно с этой очевидной объективацией психологического анализа в хоровом принципе у Шолохова не может не удивлять голос героя, покоящийся на усложнившемся знании персонажа о самом себе, то есть усиление момента самосознания.