Достоевский добивался от своих героев как бы предельно обнаженного слова правды о самих себе, самосознания на такой ступени, что становятся относительно несущественными внешние обстоятельства среды, природного окружения, без чего не мыслится мир Толстого или Шолохова. По точным словам М. Бахтина, Достоевский напряженно пытался отыскать и показать в человеке «нечто внутренне незавершимое» [27, 99], – то, что и вызывает к художественному воплощению самосознание героя как широчайшую основу раскрытия его духовных возможностей. Автор получает возможность это «незавершенное ядро» личности возвести в «перл создания» и, исходя из него, строить совершенно новые, непредсказуемые отношения героя с данным ему миром и с самим собою. Разумеется, такую незавершимость не следует понимать как принципиальную раздвоенность сознания героев Достоевского, отражающую раздвоенность психологии и сознания самого писателя. Это не основа мира Достоевского, не «твердь земная», которая содержит в себе моральные, философские, рациональные начала всей жизни, но та художественная тенденция, которая испытывает, искушает, подвергает сомнению во всех ипостасях эту твердь, конечно, по Достоевскому, ничуть ее не колебля.

У Толстого, в отличие от Достоевского, психология героев и их отдельные психологические состояния связаны не столько с развитием и становлением их самосознаний – для Толстого это очевидно – сколько с анализом нравственной подоплеки человеческих поступков, то есть для определения характеров героев. Безусловно, что психологизм Шолохова ближе к традициям Толстого, нежели Достоевского.

«Самосознание как художественная доминант а построения героя, – отмечает М. Бахтин, – не может лечь рядом с другими чертами его образа, оно вбирает эти черты в себя как свой материал и лишает их всякой определяющей и завершающей героя силы. Самосознание можно сделать доминантой в изображении всякого человека. Но не всякий человек является одинаково благоприятным материалом такого изображения» [27, 84]. Григорий Мелехов является «благоприятным материалом» для изображения его самосознания как доминанты. Однако необходимо отметить, что момент «доминанты самосознания» приобретает у Григория особый оттенок именно в сложной мозаике отношений с другими характерами и героями романа.

Важно обратить внимание и на то, что «герой как самосознание действительно изображается, а не выражается, то есть не сливается с автором, не становится рупором для его голоса», и это возможно «при том условии, что… акценты самосознания героя действительно объективированы и что в самом произведении дана дистанция между героем и автором» [27, 86]. У Шолохова самосознание героя, а речь преимущественно идет о Григории Мелехове, и изображается, и выражается. Причем, даже тогда, когда самосознание героя «выражается», оно не становится «рупором автора». Это в принципе зависит не столько от разности художественных задач писателей, сколько от непосредственного различия человеческого материала, являющегося предметом изображения у Шолохова и у Достоевского.