Вынужденная держать на Кавказе большую армию, Российская империя тем не менее вела активную европейскую политику. В первые годы царствования Николай был достаточно осторожен во внешнеполитических делах. Будучи консерватором и ненавидя революцию, он отнюдь не собирался бросаться на подавление мятежей в других странах лишь из любви к порядку, старался прежде всего взвесить выгоды и издержки для России; так, он не препятствовал возникновению независимой Бельгии, отделившейся в 1830 году от Объединённого королевства Нидерландов, поскольку там не было российских интересов. А в борьбе с Турцией он прагматично сотрудничал не с австрийцами, соперничавшими с Россией на Балканах, а с западными «демократиями» — Англией и Францией, хотя так и не смог себя заставить наладить личные отношения с французским королём Луи Филиппом, принявшим корону из рук «мятежников», свергнувших династию Бурбонов. Отпраздновав победу в очередной Русско-турецкой войне (1828—1829), император поставил целью сохранить слабую, но относительно лояльную Турцию, не позволяя грекам или правителю Египта Мухаммеду Али развалить её, создав тем самым очаг напряжённости в Европе, и поссорить великие державы.

Но отложенный «восточный вопрос» беспокоил императора. Во время пребывания в Англии в июне 1844 года (Николай прибыл в Лондон как бы с частным визитом под именем графа Орлова) император вызывал восторг публики. «Человек, второго которого нет во всей России, может, даже во всём мире, — человек величественнейшей красоты, выражения, походки, человек, объединяющий все достоинства и прелести богов — правда, не такой, как маленький бог любви, — с впечатляющими симметричными пропорциями. И это благородство, соответствующее, скорее, вообще Мужику, а не Деспоту всея Руси, не могло быть меньшим, как едва ли могло быть меньшим чувство душевного трепета у тех, кто наблюдал за ним. Это был не монарх, который был настолько превосходным человеком, а человек, который воистину был императором», — писала «Таймс».

Государь посетил скачки в Эскоте, пожертвовал 500 фунтов на строительство памятника Нельсону — Трафальгарской колонны, блистал на балах и оставил три тысячи фунтов на чай прислуге Букингемского дворца. Среди светских мероприятий Николай нашёл время для беседы с министром иностранных дел лордом Джорджем Эбердином: «Турция — умирающий человек. Мы можем стремиться сохранить ей жизнь, но это нам не удастся. Она должна умереть, и она умрёт. Это будет моментом критическим. Я предвижу, что мне придётся заставить маршировать мои армии. Тогда и Австрия должна будет это сделать. Я никого при этом не боюсь, кроме Франции. Чего она захочет? Боюсь, что многого в Африке, на Средиземном море, на самом Востоке». Столь же откровенный разговор он вёл с премьер-министром Робертом Пилем. «Турция должна пасть, — начал царь, — я в этом убеждён. Султан — не гений, он человек. Представьте себе, что с ним случится несчастье, что тогда? Дитя — и регентство. Я не хочу и вершка Турции, но и не позволю тоже, чтобы другой получил хоть вершок её» — и предложил «взглянуть честно, разумно на возможность разрушения Турции», чтобы «условиться на справедливых основаниях».