Если это так, то едва ли стоит удивляться, что убийца не выказывает раскаяния за свои действия. Почему он должен сожалеть о том единственном, что позволяет ему иметь нормальную самооценку? Это равносильно для него отрицанию того образа себя, который он тщательно создавал; это что-то вроде психологического самоубийства. Кюртен, Ласнер, Нильсен – никто из них не хотел показывать раскаяние (глагол здесь важен), но мораль внесла свои корректировки, и тогда они начали демонстрировать ужас и раскаяние одновременно. Процесс особенно заметен в случае Нильсена: раскаяние в своих действиях, вместе с ужасом от разрушения или изменения своего самовосприятия, которые обычно приходят с раскаянием, затем – восстановление самовосприятия и отречение от раскаяния. Только один нелогичный путь остается для таких людей – обвинить во всем расплывчатое «общество», чтобы сохранить свое самовосприятие целым и в то же время позволить себе сожалеть о содеянном. Ласнер много говорил о своем гневе на общество – как и Йен Брэйди (убийца из Мурса)[78], Петер Кюртен и Чарльз Мэнсон. Нильсен здесь не уникален.

Религиозная точка зрения

Для некоторых вялые достижения в области психологии убийства не отменяют старых добрых понятий о добре и зле, но наоборот, только подтверждают их. Когда криминальные психиатры говорят о «расстройстве личности», это можно трактовать так: личность может быть (и бывает обычно) «построена», но что-то ее расстроило. Когда она построена должным образом, то добро (или мир, или равновесие) преобладает в ней, а когда расстроена, то становится инструментом зла (или беспорядка, или «неадекватных шаблонов поведения»). Причиной появления расстройства может стать испытанное в детстве глубокое потрясение, которое впоследствии нарушает эмоциональные механизмы человека и вынуждает шизоидных личностей искать убежища в фантазиях. Некоторые верующие, особенно с шотландской наследственностью, не обеспокоены подобными разговорами, поскольку видят в них древнюю истину, рассказанную новым языком. Расстройство личности для них означает работу дьявола, а человек, запертый в своих фантазиях, – этот тот, кто бросил мир Божий ради жалкого существования в ярком, соблазнительном, дурманящем мире Сатаны. С этой точки зрения психология не убивает религию, только подтверждает духовную составляющую человека, ранее представленную символическим языком мифов, а теперь рассказанную непонятным жаргоном врачей. Психиатрия и религия в головах таких людей тесно переплетены, поскольку обе ищут причины человеческого поведения, и разница между ними лишь в том, что в психиатрии разбираться гораздо сложнее, чем в мифах. Простота, в конце концов, является главной задачей мифа, и когда Мартин Исраэль пишет, что «силы зла правят безумными страстями людей, не познавших искупление»[79], он не столько спорит с психиатрами, сколько сводит роль их познаний к символам. Можно ли понять такого человека, как Нильсен, путем иносказаний?