«Театра и поэзии было недостаточно для литературных амбиций Ришелье; как оратор он преуспел с самого начала; а позже он уже мечтал о славе историка. Его “Мемуары”, его “Политическое завещание”, написанные частично по его воспоминаниям и размышлениям, а частично на базе газет, которые он просил доставлять себе всех французских послов, изобилуют любопытными рассказами, мнениями широкими и суровыми, соображениями, достойными величайших политиков современности. Этот человек, в котором соседствовало столько разных интересов и способностей, посвящал каждый день по несколько часов культуре письма и получал интеллектуальную радость посреди стольких вещей первой для него необходимости. Видя его руку, которая, наряду с удержанием скипетра Франции и весов всей Европы, могла еще и набрасывать сцены трагедий и тексты по истории, невозможно отказать ему в высшем достоинстве искусства: Ришелье вложился во все это со всем своим величием».

А вот что думает обо всем этом Эмиль Мань, автор книги «Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII»:

«Тот, кого современники называли Высокопреосвященством, всю жизнь был, что называется, пожирателем книг, иными словами – человеком, чей мозг вмещал столько разнообразных познаний, что такое даже представить себе трудно, а кроме того, настоящим ученым и одним из самых плодовитых литераторов своего времени. В какую бы ситуацию он ни попадал, становясь перед выбором: теология или политика – или объединяя их, Ришелье публиковал книги и памфлеты. <…> После 1624 года, когда кардинал стал министром и вынужден был поддерживать “бумажную войну”, он собрал в своем кабинете целую команду полемистов и теологов, и те, работая под его присмотром, жили на его субсидии. <…> В 1631 году он стал “крестным отцом” создававшейся Теофрастом Ренодо, которому покровительствовал отец Жозеф, “Газеты” – еженедельника, который питался новостями, поставляемыми на полосы либо им самим, либо его ближайшими сотрудниками. А значит, отныне и впредь мы имеем полное право считать Ришелье не просто литератором, но памфлетистом (или даже пасквилянтом), газетным писакой, коллегой – знатным и выдающимся, пусть даже и весьма далеким – того самого горемыки-стихотворца, который в драных штанах промышляет своими шедеврами на Новом мосту. Хотя объективно к литературе как таковой Его Высокопреосвященство приобщился лишь двумя насмешливыми восьмистишиями, адресованными одно – Буароберу, другое – Нёфжермену, который был уж настолько из числа поэтов, по уши завязших в навозе, что невольно думаешь: какой смельчак решился познакомить этих двух столь разных людей?»