В декабре 1994 года Париж узнал новость: мадам Гре, старейшина Высокой моды, уже год как умерла. Ее считали сумасшедшей, скрывавшейся от людей после насильственного закрытия ее модного Дома, когда ее деревянные манекены были разрублены топором, а модельные платья брошены в мусорные мешки… Ее дочь скрывала от всех ее кончину из чувства мести к самой профессии, которая когда-то не приняла ее. Ив теперь оказался совсем один, он был еще более одинок, чем когда-либо, и часто вспоминал о профессиональном кредо этой жрицы драпировки: «Я всегда думал, жизнь — это бесконечная борьба, и был убежден, что если я откажусь от этой борьбы, то жизнь оставит меня…»

Ив Сен-Лоран вставал рано, приходил в свой Дом моды около 10:30–11:00, затем уходил около часу дня, чтобы пообедать дома. Иногда он засыпал в одиночестве. Много курил. Из-за дырок от сигарет, которые появлялись на рукавах костюмов, сшитых для него по мерке у Шарве, их иногда просто возвращали обратно в мастерские на rue de la Paix. «Я живу наедине со своими книгами и картинами, Матиссом, Сезанном, Пикассо, Браком. К сожалению, я больше ничего не могу покупать, потому что комнаты до отказа забиты картинами, скульптурами, арт-объектами. Я живу как в музее, совсем один». Он повторял: «Мне ужасно скучно. У меня очень хрупкое здоровье, и я должен жить очень дисциплинированно».

Тиски сжимались вокруг него и вокруг его жизни, о которой он говорил как об изрезанной ткани. Скромные швеи Дома Dior проливали слезы, потому что их просили приготовить модели для подиума, где они будут разорваны во имя chic destroy[932] Джона Гальяно[933]. Число работников в области Высокой моды уменьшилось с 35 000 в 1940-х годах до 4500 в 1990-х. «Кутюрье используются как витрина финансовых менеджеров. Сегодня модельеры работают под давлением: они должны отчитываться», — возмущался мастер по вышивкам Франсуа Лесаж, кому Ив Сен-Лоран заказывал образцы. Манекенщицы продолжали вдохновлять его своими движениями, своими телами, которые будто одевали душу. В январе 1995 года его дефиле под музыку Гершвина поразило простотой, почти аскетичной для того времени. Костюм из белого льна. Платье из синего крепа. Костюм из черного шерстяного крепа, черная атласная блузка с белой органзой. Но ночь притягивала разноцветных бабочек, золотых и серебряных, розовых и сине-черных, расшитых на куртке из газара. Это ночное насекомое давно стало для него символом депрессии, еще в комиксе «Гадкая Лулу», оно возвращалось, чтобы преследовать ее среди ночи цвета черного тюля. Магия новых платьев-смокингов, вывернутые наизнанку куртки, где нашивки атласной кожи становились карманами… Так кутюрье представлял своих «Венер в смокингах» (Herald Tribune), что делало его еще более неподражаемым.