Помимо истинно верующих, которые приходили слушать её и превращать каждую доктрину в очередное доказательство пуританских убеждений своего викторианского детства, с половины Европы и со всей Америки к ней приезжали чудаки, которые хотели говорить сами. Один американец как-то сказал мне: «Она стала самой известной женщиной в мире, потому что сидела в огромном кресле и позволяла нам выговориться». Они говорили, а она сидела и раскладывала пасьянс да отмечала счёт на зелёной скатерти, слушая их. Но иногда она не хотела больше слушать.

Одна женщина постоянно рассказывала о своей «божественной искре», пока мадам Блаватская не прервала её, сказав: «Да, моя дорогая, в Вас есть божественная искра, и если Вы не будете достаточно внимательны, то услышите, как она храпит!»…

Она почти всегда была полна радости, которая, вопреки тому, что говорят о ней шутники, была нелогичной и непредсказуемой, но при этом добродушной и терпимой. Однажды я заехал к ней и не застал её дома, но она должна была вернуться с минуты на минуту. Она уехала куда-то на побережье, чтобы поправить здоровье, и вернулась с маленькой свитой обожателей. Блаватская сразу же уселась в своё огромное кресло и начала разворачивать свёрток, обёрнутый в коричневую бумагу, пока все с любопытством наблюдали за ней. В свёртке оказалась большая семейная Библия. «Это подарок для моей горничной», – сказала она. «Что за Библия, и даже без единого комментария», – удивился кто-то. – «Что ж, дети мои, – возразила она, – есть ли смысл давать лимоны тому, кто хочет апельсины?»…

Йейтс также упоминает Учителей:

[Домочадцы Е. П. Блаватской,] казалось, чувствовали их присутствие, и все говорили о них так, будто они были куда важнее, чем любой видимый обитатель дома. Когда мадам Блаватская бывала более молчаливой и менее оживлённой, чем обычно, это означало, что «её Учителя гневаются»; они отчитывали её за какую-то ошибку, и она признавала свою неправоту. Однажды я, кажется, присутствовал при появлении одного из них или, может быть, их посланника. Было около девяти вечера, и полдюжины человек сидели за её большим столом, когда комнату наполнил запах благовоний. Кто-то спустился к нам с верхнего этажа, но ничего не почувствовал – по-видимому, оказался за пределами их влияния – но для меня и остальных присутствующих этот запах был очень ощутимым. Мадам Блаватская сказала, что так пахнут индийские благовония, и в комнате присутствует один из учеников её Учителя; она, казалось, хотела избавиться от этой темы и направила разговор в другое русло. В этом доме определённо было что-то романтическое, и не по своей воле мне пришлось его покинуть[1085].