В доме Ревелиотиса не было видно следов особой знатности или богатства. Вместе с тем, он был владельцем многочисленных земель в Форосе, Мухалатке, Кикенеизе, Симеизе. Ему принадлежали Ореанда, Ливадия и бо́льшая часть Алупки. Ревелиотис не успевал обрабатывать свои громадные владения, но, несомненно, он получал с них немалый доход.

Греческая колония ширила свои владения и даже близ Ялты затевала постройку какого-то города. Автор «Путешествия по Тавриде» Муравьёв-Апостол пишет: «Поднявшись на гору над мысом (Никитским), я бы проехал без всякого внимания одно любопытное место, если бы проводник не сказал мне, что тут будет город Софиополь. Пышное название. Впрочем, кто может предугадать судьбы его: и Карфаген так же начинался, с тою только разницею, что при заложении оного было более деятельности, нежели здесь, где бревен двадцать, праздно лежащие до сих пор, показывают одно только намерение соорудить сей город».

Но постепенно и вся «греческая колония» распалась.

Нельзя считать, что открытие южного берега произошло во времена Потёмкина; хотя начала и были положены, край оставался пустынным и диким.

Главная причина этой дикости была в бездорожии. В Алушту спускалась с Чатырдагского перевала дорога, по которой трудно было проехать телеге или коляске. Лучшая дорога соединяла Карасубазар с селением Ускут (меж Алуштой и Судаком). Лучшие земли южного берега обходились узкой береговой тропой, идущей от Алушты до Кикенеиза. Оттуда, от лименских скал, тропа поднималась наверх, к скалистым отрогам Яйлы. Про эту дорогу Павел Сумароков, один из первых русских путешественников на южном берегу, писал, что она «не шире полуаршина, так что ноги коня едва на ней помещаются. Споткнешься ли, закружится ли у тебя голова, потянет ли тебя лошадь сзади – и гроб тебе готов при чернеющемся дне». Хотя описание это и страдает преувеличениями, однако тропа по Шайтан-Мердвеню не принадлежит к удобным и безопасным, особенно в плохую погоду. Другой путешественник, Муравьёв-Апостол, писал о трудном объезде симеизских скал: «Выше всякого описания ужасен угол каменной горы, который объезжается у самого моря. Скала на скале заграждают путь, страшные их обломки висят над головой и на каждом шагу грозят страннику участью титанов». Пушкин в том же (1820) году, переправляясь с южного берега в Симферополь, шел по Шайтан-Мердвенской перевальной тропе, «держась за хвост лошади». Таковы были пути сообщения.

Меж тем, южный берег начинал оживать.

Дюк Ришелье в 1808 году построил дом в Гурзуфе[71], где получил прекрасную землю у самого берега моря. С любезностью французского аристократа он сделал эту легкую, изящную дачу местом увеселений, наподобие Трианона. Мария Антоновна Нарышкина, любовница царя, была его первой гостьей. Этого оказалось достаточно для петербургского «света»: южный берег начал входить в моду. Вслед за генерал-губернатором начал строиться и губернатор Тавриды. Бороздин строился в Кучук-Ламбате, и чиновники его канцелярии разместили свои скромные усадебки вокруг, в почтительном отдалении от барского дома. Затем барские имения стали возникать вкруг Алупки, и Воронцов завершил устройство вельможного южного берега. Но, хотя вельможный быт от Артека до Фороса составил некоторую эпоху в истории русского Крыма, не помещикам-пионерам принадлежит честь открытия южного берега.