Пока эта непрерывно подкусываемая Воронцовым комиссия тянула свои опросы и расследования, другая, военно-судная комиссия стремительно разбирала дела арестованных. В первую очередь судили тех, кто в достопамятный вечер 3 июня ворвался в город и участвовал в убийстве Столыпина. Затем судили матросов, пришедших на помощь рабочему экипажу. Затем тех, чье участие в мятеже не было ничем подтверждено. Для таких устроена была жеребьевка: каждого десятого постановили «казнить смертью».

Следствие происходило в казематах Северного укрепления и обычно состояло как бы из двух этапов. Подсудимому задавались вопросы, ответы на которые могли только запутать новых его товарищей, – на эти вопросы почти все арестованные отвечали уклончиво, иные вовсе молчали, не выдавая своих. Всякая попытка отвести от себя обвинение принималась следователем как запирательство. После некоторого перерыва арестованный являлся «преображенный» телом и духом. Обычно он был уже в таком вялом и как бы задумчивом состоянии, что не возражал против тех показаний, которые читал ему следователь.

Всё шло «гладко», и если изредка кто-нибудь из подсудимых повышал голос или произносил нечто, по мнению следователей, к делу не относящееся, его быстро унимали. Труднее было с женщинами. Так, следствие долго не могло покончить с делом дочери судового слесаря Петра Максимова, которую обвиняли в убийстве лекаря Шрамкова. Как ни пытались следователи придать этому приличное единообразие, как ни воздействовали на девицу – дело поворачивалось как-то совсем не так, и даже получалось, что вместо Максимовой на скамье подсудимых должен бы сидеть кто-то другой. Конечно, следователи легко могли справиться с этой тщедушной девчонкой, если бы не запутывающий дело штабс-капитан Перекрестов, взявшийся ее защищать. Этот Перекрестов сам был арестован по подозрению в соучастии с бунтовщиками, но поскольку все допрашиваемые решительно утверждали непричастность Перекрестова, то он пока содержался в тюрьме под следствием.

Запутывающие дело показания несчастной этой девицы Марфы Максимовой записаны были так: «Медицинские чиновники Шрамков и Зародный шесть раз раздевали меня донага под предлогом осмотра. Нагую присуждали раздвигать ноги, делали оскорбительные насмешки, били тросточками по голому телу, тыкая в груди…» Здесь следователи прервали подсудимую и предложили ей перейти к делу, т. е. сознаться и каяться, вместо того чтобы обвинять ученых людей. Сами судьи не очень хорошо знали, в чем обвиняется эта тихая, забитая девушка, но она принадлежала к «гнездилищу бунтовщиков», т. е. являлась жительницей Корабельной слободы, и этого было достаточно. Разве не был убит медицинский чиновник Шрамков у самой калитки слесаря Максимова? И разве не кричала эта девица, как исступленная: «Надо их всех убить за папашу!..» Марфа Максимова созналась, что действительно говорила такие слова, но никого не убивала и об убийстве лекаря Шрамкова будто бы даже не слыхала, так как находилась не дома, а у тех слобожан, к которым привел ее штабс-капитан Перекрестов.