Сергей Николаевич Дурылин ни о чем подобном, правда, не писал, но вспоминал: «Однажды в холодную осень 1918 г. вижу, он, в плаще, худой, старый, тащится по грязи по базарной площади Посада. В обеих руках у него банки.

– Что это вы несете, В. В.?

– Я спасен, – был ответ. – Купил “Магги” на зиму для всего семейства. Будем сыты.

Обе банки были с кубиками сушеного бульона “Магги”. Я с ужасом глядел на него. Он истратил на бульон все деньги, а “Магги” был никуда не годен – и вдобавок подделкой.

Удивительна, удивительна судьба его!

Василий Васильевич влезал в топящийся камин с ногами, с руками, с головой, с трясущейся сивой бороденкой. Делалось страшно: вот-вот загорится бороденка, и весь он, сухонькой, пахнущий махоркой, сгорит… А он, ежась от нестерпимого холода, заливаемый летейскими волнами, лез дальше и дальше в огонь.

– В. В., вы сгорите!

Приходилось хватать его за сюртучок, за что попало, тащить из огня…

– Безумно люблю камин! – отзывался он, подаваясь назад, с удивлением, что его тащат оттуда.

Это слово “безумно” у него не сходило с языка: “безумно хочется тепла”, “безумно хочу сметаны!”, “безумно хочу щуки!” – и ничего этого не было, не было, не было. Были ужасные, разваливающиеся, колючие лепешки из жмыха.

Это было зимою 1918 г.

В нем была величавая, детская, изумительная и изумляющая наивность.

Даже не детская: он был иногда наивен, как березовый листок, развернувшийся под солнцем на ветке и, вероятно, думающий, что солнце светит для него и будет всегда светить.

Ветку с листком сорвали. Она очутилась в венике. Веник употребили, на что обыкновенно употребляют веник.

А листок все ждал, что на него по-прежнему будет светить солнце.

Он ждал солнца. Он был наивен.

А может быть, он был мудр?»

Так это было или не так, но под конец жизни В. В. все больше приходил к тому, от чего ушел в детстве, – к голоду, холоду, беспросветности, – и выход из этого сжимающегося кольца нужды видел лишь в одном.

Бегство в Израиль

Бегство в Израиль